Евгений Попов - Тихоходная барка Надежда (Рассказы)

Вообще-то его в милицию пару раз сводили, конечно, потому как ошибочно думали - вор. Его мильтон спрашивает:

- Вы с какой стати ходите по дворам, гражданин?

А тот бормочет под нос, что известно-де, с какой целью.

Тут ему Гриня (мильтон) и выкладывает:

- А вот граждане считают, что вы хочете чего-нибудь спереть, с той целью и шатаетесь.

И смотрит на него очень внимательно, впиваясь взглядом, как гипнотизер.

Сукин же статистик ему очень спокойно:

— Да. Это очень распространенная ошибка. Меня часто принимают не за того, за кого надо. А я - ученый.

— А документики у вас есть, уважаемый гражданин ученый?

— Есть.

И достает паспорт.

Ну, Гриня смотрит. Паспорт как паспорт. Прописка есть, судимостей нету.

- Ступайте, - говорит. - И смотрите, чтобы люди на вас не жаловались.

А ему только дай волю!

- Так вы утверждаете, что ваш дедушка – сосланный донской казак чистых славянских кровей? Но ведь ваша

прабабушка - тунгуска, как вы выразились на прошлой неделе.

Все, язва, помнил. У него на каждого было заведенное дело, где имелись родственники в старину до пятого человека. Дальше никто вспомнить не мог.

Раз статистик Орлова попрекнул, что тот ничего не знает про свою прабабушку. Орлов обиделся и кричит:

- Отвали ты, волк! Я про своих псов все тебе расскажу. Они - колли, сеттер и пинчер. Они медали имеют.

И могу тебе хоть до пятого, хоть до десятого кобеля. А ко мне ты чо привязался? Я тебе чо - кобель?

И тут вы можете заметить, что мы с ним разговаривали довольно грубо. Это верно, грубо. А как еще прикажете с ним разговаривать, когда он шатается под окнами и если кто выйдет, так он сразу к нему:

- Скажите, пожалуйста, ну а сами вы что думаете?

Считаете себя славянином?

Как бы вы ответили на подобный идиотский вопрос? Ясно, что и отвечали по-разному. Кто - не знаю, кто - подумать надо, кто - какая разница.

А Шенопин, например, долго не думая, взял да и завез статистику в глаз. Он, правда, потом долго извинялся. Пьяный, говорит, был. Простите-извините, товарищ статистик. И все ему рассказал про своего прапрадедушку - пленного француза.

— А прабабушка у меня была донская казачка.

— Что-то вас тут шибко много, донских казаков, - только-то и заметил сукин сын, трогая пальчиком незаживающий шенопинскии фингал.

Уж его и жалели.

— Ты бы шел куда на другую улицу. Ты ведь нас уж вдоль и поперек изучил.

— Почти! - статистик поднимал палец. - Почти, но не совсем. Вспоминайте, вспоминайте, граждане. У меня - теория.

Уж его и умоляли:

— Да ты глухой ли, что ли? Иди на другую улицу.

— Не мешайте мне работать! - сердился этот паразит. - На другие улицы я хожу по другим дням. Вы, может, думаете, что вы у меня одни?

Уж его и жалели:

— Может, тебе денег дать?

— Не надо мне ваших денег. Мне их платит государство, - отвечал этот наглец, заползший к нам, как гадюка, на теплую грудь.

Вот таким манером он, значит, шнырял, вынюхивал, выспрашивал, а потом исчез.

Да! Исчез - и все тут. Будто его и не было. Только хрена он совсем исчез. Вот вы сейчас увидите.

Мы сперва даже немножко загрустили. Привыкли-таки. Раз собрались все, в домино стучим, и кто-то говорит:

— Интересно, куда это наш дурак задевался?

— Какой еще дурак? Толя-дурак? - не разобрался Епрев.

— Да нет, статистик.

— А-а, статистик. А я думал - Толя. Помните Толю?

Приедет с веревкой на водокачку. Длинная веревка и намотанная на руке. Ему Лизка воду в кадушку льет, а он

веревку разматывает. Вода налитая, веревка размотанная.

И пока веревку назад не смотает - не уедет. Фиг его с места сдвинешь.

— Уж это точно, - поддержал Епрева Герберт Иванович Ревебцев. - Сильный был черт, а добрый. Одного не

терпел. Мы его, пацанята, спросим: "Толя! Жениться хочешь?" Тут он сразу нас догоняет и рвет уши.

— Рвал, рвал, - поддержали бывшие пацанята.

— А где он?

— Статистик?

— Нет, Толя.

— Толя умер.

- А-а. Точно. Толя умер. А где же статистик?

Где статистик? А вот слушайте, где статистик.

Раз Епрев получил хорошую премию и купил на ее основную часть транзисторный приемник ВЭФ-201, очень замечательной конструкции. Вышел вечерком во двор и включил для молодежи современную песню:

Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво

Отбивать девчонок у друзей своих.

А наша молодежь, блестя фиксами и тряся патлами, прыскает, потому что они во дворе все подряд перекрутились, не говоря уже об улице.

Катрин у них такая есть, так она с Ропосовым-сынком гуляла, а потом приходит к Ропосову-старику и - в слезы. Так, мол, и так. Ропосов сына - за хобот, а тот - я не я и собака не моя. А дело это заделал дворника Меджнуна племянничек Рамиз. А моя, говорит, подруга, милый папочка, - тетя Зина из "Светоч" магазина. Но она к вам жаловаться не придет, не боитесь. Рифмач! Все друг с другом перекрутились. Тьфу!

И вот кто-то из них говорит товарищу Епреву:

- Пошарь-ка, отец, на коротких. Битлов послушаем.

А Епрев - человек добрый. Он включает короткие, но и там то же самое:

Ну, а только ты с Алешкой несчастлива, несчастлива И любовь (что-то там такое) нас троих.

- А почему здесь то же самое? - интересуется Епрев.

- Да не базарь-ка ты, дядя Сережа, а дай нам послушать, - отвечает молодежь, и воет, и подпевает, и качается.

Тогда Епрев, назло молодежи, передвинул рычажок, и вдруг мы все слышим ужасные следующие слова:

— В частности, обследование ряда улиц города показало, что среди его жителей очень мало славян. А на улице

Достоевского, например, процент неславян достигает ста процентов.

— Это у нас-то, сукин ты сын! - взревели мы.

— Интересно, что все они, считающие себя русскими, на самом деле являются...

И тут - хрюк, волна ушла.

— Крути, Сережа, верти, Епрев, - закричали мы.

— Крути! Братья славяне, да что же это такое? Прямая обида! - закричали мы.

Крутил Епрев, вертел, лазил по эфиру, но волна оказалась уж окончательно ушедшая.

Он тогда перевел на средние, и там в одном месте была тишина и треск, а потом говорят:

- Работает "Маяк". Сейчас на "Маяке" вальсы и мазурки Шопена.

А на кой нам, спрашивается, эти вальсы и мазурки, когда заваривается такое дело? Если всех нас, достоевцев, обвиняют, что мы - не русские. А кто ж мы тогда такие?

- Так дело не пойдет. Мы так не оставим. Надо написать куда следует, чтоб ему указали, если он ученый, что

так себя вести нельзя. Чтоб его пристрожили, заразу, - так порешили мы.

И написали бы единодушно, если бы не Ревебцев. Он слушал, слушал, а потом повернулся и молча пошел к себе домой.

— Ты, Герберт Иванович, куда же это? А писать письмо?

— Не буду я писать письмо. Коли вы такие писатели, так вы и пишите. А я пойду спать.

Но мы попридержали его и велели объясниться. А он уже глядел на звезды.