Марина Юденич - Ящик Пандоры

Поздняя, холодная и слякотная осень, ранним утром заглядывающая в ваше окно, может вызывать очень даже положительные эмоции при соблюдении всего лишь нескольких, к тому же совсем нехитрых условий. Условия таковы: в комнате вашей должно быть тепло, где-то неподалеку должна звучать бодрая, хорошо знакомая вам мелодия из числа тех, при первых звуках которых ноги сами просятся в пляс. Было бы просто великолепно, если бы именно с этой мелодией оказались связаны какие-нибудь приятные или просто забавные события вашего прошлого, но и без этого — тоже хорошо. В воздухе непременно должен витать божественный аромат свежесваренного кофе (ни в коем случае не растворимого. На все рекламные ролики по этому поводу следует наплевать самым решительным образом!). Кроме того, вы должны быть абсолютно уверены, что в ванной есть горячая вода и напор ее достаточен для того, чтобы струи в душе били сильно и упруго. Что еще? Желательно, конечно, чтобы там же, в ванной, вас ожидал теплый махровый халат или горячее, подогретое на сушилке полотенце. Впрочем, это уже явно дополнительные условия, несколько усиливающие эффект основных. Точка!

Ванда сбросила с себя тонкое одеяло и стремительно села на кровати, с удовольствием констатируя, что тело подчинилось ей легко, послушно, без напряжения, не доставляя ни малейшего неудобства. В то же время в голове злобным чертенком заплясала подленькая довольно мыслишка, вполне способная если не испортить, то уж точно несколько подгорчить вполне шоколадное настроение.

Сон. Мыслишка втащила воспоминание о нем, словно хорошо намыленную нитку в ушко еще толком не пробудившегося сознания. Сон был коротким, но противным, и Ванда вспомнила его сразу. Весь. В мельчайших деталях, даже таких малозначительных, как цвет супермодной в пору ее далекой — увы! — юности трикотажной кофточки-«лапши», в которую она была облачена. Во сне, разумеется. «Лапша» была яркая, оранжевая. Не заметить ее и не позавидовать было невозможно. Ванда была наверху блаженства. Таково было начало сна, и, стало быть, все происходило в далеком прошлом, когда Ванда училась на первом курсе университета и носила яркие кофточки. Потом все стало портиться. Причем радикальным образом. Ванде предстояло сдавать государственные экзамены. То, что действие разворачивалось во время обучения на первом курсе, никакого значения не имело, как это часто бывает в снах. Не играло ни малейшей роли и то, что Ванда вот уже десять лет как была дипломирована, и не простым, а красным дипломом, после которого были еще и диссертации. Причем во сне Ванда все это тоже чудным каким-то образом помнила. Но это все было сущими пустяками, на которые никто не желал обращать внимания. Ее ждала распахнутая дверь аудитории и билет, вернее, один из билетов, аккуратным веером разложенных на зеленом сукне экзаменаторского стола. При этом Ванда абсолютно не имела представления о том, что за предмет ей предстоит сдавать, и была совершенно уверена, что экзамен будет позорно «провален». Такой вот дурацкий был сон. Сохранить благодушие явно не удавалось, и тогда Ванда решила разозлиться.

— Отлично! — объявила она вслух. — Будем разбираться в себе, то есть займемся тем, чем в моем возрасте уважающему себя психологу заниматься стыдно. (Фу-у, какая мерзость пришла вам в голову! Видно, и впрямь все страшно запущено. Нет, начнем всего лишь с самоанализа.) Итак, место действия — прошлое, причем далекое, ох какое далекое…

Есть такая детская сказка про Горе. В ней бедолага солдат, устав от царской службы, сел на пенек и вследствие отсутствия пирожка, который по сказочной традиции полагалось бы съесть, взял да и вздохнул обреченно: «Ох, горе, горе!..» Оно тут же ему и отозвалось.

Но вот незадача! Таковым оказалось и ее, Ванды, прошлое. Оно тоже отозвалось мгновенно. Коротким и мелодичным телефонным звонком.

— Доброе утро! — мягко сказал голос в трубке, и Ванда испытала сразу два противоречивых и даже взаимоисключающих друг друга, но одинаково острых и сильных желания: швырнуть трубку на аппарат или немедленно, не тратя времени на переодевание, сушку волос и допивание кофе, мчаться туда, куда скажет обладатель мягкого утреннего голоса. Именно утреннего, поскольку Ванда хорошо знала: у этого человека есть голоса на все случаи жизни и времена дня и года, утренние и вечерние, зимние и весенние, и еще бездна прочих голосов и интонаций. Выражений лица. Костюмов. Ботинок и галстуков. А также автомобилей, секретарш, охранников. Возможно, уже и самолетов, баллистических ракет средней дальности и небольших островов в Карибском архипелаге. Впрочем, с тем же успехом у этого человека в эту самую минуту могло ничего не быть из вышеперечисленного, кроме утреннего голоса и страстного желания получить под него хоть одну чашку приличного кофе, потому что денег на нее у него тоже не было. Все это было вполне возможно. Ванда знала этого человека много лучше, чем собственные отменно ухоженные руки. Потому что долгих десять лет он был ее не менее ухоженным ею же мужем.

— Недоброе. — Торнадо чувств пронеслось в ее сознании стремительно, не произведя ни малейших разрушений и даже не оставив последствий в виде сбившейся на сторону пряди мокрых, но все равно дивно прекрасных, истинно золотых волос. За плечами было как-никак десять лет высокопрофессиональной деятельности. Она просто позволила себе минутное воспоминание. И прошлое… Боже милостивый, как же мало мы еще знаем и уж тем паче разумеем в окружающем нас тонком мире! Кто бы посмел сейчас убеждать ее в том, что все происходящее — всего лишь забавное совпадение? Кроме того, она знала это уже совершенно точно: бывший муж звонил по делу. И это было серьезное и неприятное для него дело. Крайне неприятное.

— Да, ты права, как, впрочем, и всегда. Недоброе.

— Могу чем-нибудь помочь?

— Думаю, да. Иначе зачем бы тебя беспокоить?.. Ты теперь знаменитость!

— Молодец. Уроки не прошли даром. Вовремя вывернулся. Ну, слушаю…

— Не понимаю, о чем ты? Не смогла бы ты выслушать лично?

— Разумеется. Но тогда надо смотреть расписание.

— Послушай, ты же раньше двенадцати не работаешь. Или что-то изменилось?

— В этой части — нет. И что?

— Сейчас одиннадцать, и моя машина у подъезда.

— А ехать куда?

— Через два дома.

— Это в зеленый бункер? Он что — твой?

— Отчасти.

— Могла бы и догадаться. Скажи секретарше, что я не пью растворимого кофе, а кофе я захочу через десять минут; пить его, при условии, разумеется, что он действительно окажется хорошим, я буду еще ровно двадцать минут. Это все, на что вы можете рассчитывать: ты и секретарша.

— Мухтар постарается.

«Поздняя, холодная, слякотная осень все же может вызвать у вас положительные эмоции», — еще раз подумала Ванда, изящно ныряя в услужливо распахнутый перед ней салон массивного лимузина, действительно ожидавшего ее у подъезда. Его лайковые черные недра встретили ее смесью легких ароматов дорогой кожи, знакомого мужского парфюма, свежих газет и негромко мяукающей музыкой — все вместе порождало ощущение спокойной силы и уверенности в себе. «Почему это в актив записывают только выращенных сыновей? — вдруг с любопытством и некоторой даже досадой подумала Ванда, удобно располагаясь на заднем сиденье автомобиля. — А если из вислоухого лимитчика вылеплен отменный муж, это что же — не заслуга?»