Марина Юденич - Ящик Пандоры

Жестоким было это солнце. Жестоким и беспощадным. И песок. Он впитал в себя нестерпимый жар, струящийся с небес, и казалось, в недрах земли бушует дикое пламя, раскаляя ее поверхность сверх всякой меры. Чудилось, еще минута-другая, и огонь вырвется из заточения, воссоединится с раскаленными небесами, и тогда уж точно в горячий пепел обратится все живое, что еще сохранилось в объятой зноем пустыне.

Бесконечным был ее путь, но что-то заставляло Ванду продолжать его, с трудом передвигая вязнущие в огнедышащем песке ноги. К тому же он был очень тяжелым, этот песок. Словно кто-то, скрывающийся в зыбкой его толще, хватал оттуда ее обожженные ноги и что было сил тянул вниз, в огненную преисподнюю.

Однако она шла. И возможно, смогла бы идти дальше, по крайней мере до тех пор, пока беспощадное солнце не убило бы ее хрупкое тело и душа, воспарившая к небесам, не растворилась в небесных просторах, выцветших от вечного зноя. Наверняка смогла бы, если бы милостивый Господь послал ей хоть каплю влаги. Но бескрайняя пустыня простиралась вокруг, и даже минутного забвения — миража — не даровали ей небеса. Чудного видения, в котором смогла бы она увидеть воду, хотя бы только увидеть. Возможно, ей хватило бы и этого. Но — нет, не дано было даже этой малости. И силы покинули ее, колени подогнулись, а тело начало медленно опускаться на землю. Там, в раскаленной песчаной колыбели, ждала ее мгновенная смерть. Ванда знала это совершенно точно и, когда земная поверхность дохнула ей в лицо смертоносным жаром, закричала — в предсмертной, отчаянной тоске. Но пересохла гортань, не разомкнулись потрескавшиеся, кровоточащие губы, и только слабый стон вырвался наружу, вмиг растворившись в горячем безмолвии бескрайней пустыни.

Однако именно этот еле слышный стон смог разорвать пелену ночного кошмара, и Ванда открыла глаза. Прохладная полутьма спальни, озаряемая лишь слабым мерцанием ночника, окружала ее. Но, возвратившись в реальный мир и уже вполне осознав, что страшная смерть всего лишь привиделась ей во сне, она еще некоторое время ощущала потоки горячего воздуха, струящиеся вокруг, сухость во рту и саднящую боль ожогов. Впрочем, гортань ее действительно пересохла, и вздумай она теперь заговорить, язык вряд ли смог бы пошевелиться во рту — таким сухим, шершавым и неповоротливым был он сейчас.

Сердце гулко билось в груди, и когда Ванда попыталась сесть на кровати, это удалось ей не сразу: такая слабость вдруг охватила тело. Руки дрожали, но она все же смогла дотянуться до лампы и, едва вспыхнул мягкий желтоватый свет, схватила тонкий стакан, до краев наполненный кипяченой водой. В этом году в Вене стояло очень жаркое лето, Ванда постоянно томилась жаждой, и поэтому горничная каждый вечер ставила на столик возле ее кровати стакан с водой, накрытый тонкой полотняной салфеткой. Стакан был на месте. Ванда торопливо схватила его и поднесла к пересохшим губам, предвкушая наслаждение живительной влагой. Но что-то невообразимое вдруг случилось с ней, а вернее, с ее рукой, жадно сжимающей хрупкий тонкостенный сосуд. Рука вдруг перестала подчиняться рассудку и, вместо того чтобы послушно приставить стакан к пылающим губам, резко отшвырнула его в сторону. Стакан упал на самый край тонкого персидского ковра, покрывавшего пол ее спальни, и не разбился. Остатки воды жадно впитывал в себя ковер, на котором медленно расползалось темное пятно, различимое даже в неярком свете настольной лампы. Большая же часть воды расплескалась, когда стакан парил в воздухе, отброшенный взбунтовавшейся рукой. Крупные капли поблескивали теперь на резной поверхности комола и мерцающем глянце большого зеркала над ним.

Ванда на некоторое время застыла в полном недоумении, ей по-прежнему нестерпимо хотелось пить, и она совершенно не понимала, как могла ее рука отбросить стакан так решительно и даже яростно.

Ей стало немного не по себе, показалось даже, что зловещее сновидение преследует ее наяву, не давая утолить жажду и тем самым продлевая мучения. Взором обратилась она к распятию, висевшему на стене, в изголовье кровати, и троекратно осенила себя крестным знамением. Впрочем, вышло это как-то торопливо, словно на бегу, да, собственно, так и было на самом деле. Жажда гнала ее вниз, на первый этаж дома, где находилась столовая, в которой всегда стоял графин, доверху наполненный кипяченой водой. Ванда с детства страдала обостренным чувством брезгливости, поэтому все в ее доме сияло несколько неестественной чистотой, а вода использовалась только кипяченая, даже для мытья овощей, фруктов, а также посуды. Набросив на плечи легкое шелковое кимоно, она стремглав сбежала по широкой, устланной мягким ковром лестнице, крепко, до боли в пальцах вцепилась в тяжелые резные двери, ведущие в столовую, и с силой потянула обе створки на себя. В столовой было темно, тяжелые шторы почти полностью закрывали высокие окна; ночи к тому же стояли безлунные, но Ванда не стала зажигать света. Она жила в этом доме уже пять лет и прекрасно ориентировалась в анфиладах его многочисленных комнат даже в кромешной тьме. Кроме того, глаза ее уже отчетливо различали покрытый белой скатертью большой стол, справа от которого громоздился, сливаясь с темными дубовыми панелями, монументальный буфет, сильно смахивающий на миниатюрный рыцарский замок со множеством башен, бойниц и потайных дверей. Тяжелый хрустальный графин с серебряной пробкой стоял на буфете, и Ванда без труда нашла его. Рядом, на серебряном подносе, нашелся и хрустальный стакан с серебряным же ободком по краю. Темные лабиринты буфета были полностью окутаны мраком, но Ванда знала, что стаканов на подносе шесть, и безошибочно нащупана горячей сухой рукой тог, что стоял к ней ближе других. Вода медленно полилась из графина, и по звуку Ванда легко определяла, как наполняется стакан. Когда жидкость достигла краев, она аккуратно поставила графин на место, остро ощущая, каким непосильным грузом оказался он для ее тонкой кисти, моментально сведенной жестокой судорогой, но Ванде сейчас было не до этого. Жадно поднесла она стакан к пылающим губам. И… повторилось то же самое необъяснимое и теперь уже точно жуткое действо. Рука снова не подчинилась команде мозга, а, напротив, действуя прямо противоположно, снова резко отшвырнула тяжелый стакан в сторону. Раздался удар и негромкий звон бьющегося стекла. На этот раз стакан, пролетев через всю столовую, угодил в дубовую панель самой дальней стены и разбился.

На несколько секунд воцарилась мертвая тишина, а потом покой спящего дома рассек, как стремительный удар разящего клинка, громкий, исполненный ужаса крик.