Марина Юденич - Ящик Пандоры

Ванда миновала стоянку, несколько метров тротуара, отделяющие ее от подъезда, неторопливо и с некоторой даже ленью в движениях извлекла из изящного тонкого портфеля крокодиловой кожи связку ключей, открыла подъезд и столь же величественно и неспешно исчезла за дверью.

Она перевела дух только дома, плотно затворив за собой дверь и несколько раз повернув ключ в замке. Но и потом еще некоторое время стояла с замершим сердцем и, не переводя дыхания, напряженно вслушивалась в тишину пустой квартиры.

На самом деле страх не только ни на йоту не отступил от Ванды во время ее путешествия по вечернему городу, но и в эти последние минуты гордого шествия до дверей родной квартиры не ослабил своей холодной удушливой хватки. Разница заключалась в том, что сейчас она пребывала в боевом, рабочем состоянии, которое позволяло ей не только скрыть парализующий ее страх, но и продемонстрировать нечто совершенно обратное.

Вопрос о том, была ли во всем этом необходимость, иными словами, угрожала ли ей, Ванде Василевской, реальная опасность или ее страхи были результатом усталости, накопившейся за годы сложнейших консультаций, когда на нее перекладываюсь бремя чужих беспричинных страхов и тревог, ей предстояло решить самостоятельно. И после сегодняшнего конфуза на семинарах она намерена была сделать это не откладывая в долгий ящик, а именно — сегодня. И ни днем позже.

Прежде всего Ванда внимательно прочитала газету. Отсутствие мест на стоянке возле института и толпа, расступившаяся внезапно у прилавка, когда она именно там припарковала свою машину, были обстоятельствами, безусловно, существенными, но труднообъяснимыми, люди обычно суеверно считают подобные совпадения проявлениями мистики, Ванда же готова была найти им более реальное объяснение. Но это заняло бы довольно много времени и отняло бы изрядное количество сил. К тому же сейчас это было не главным. Главным была газета и то, что сразу же приковало к ней внимание Ванды. Хлесткий заголовок она отмела сразу — убийств ныне, увы, совершается великое множество, и, стало быть, так остро отреагировать на простое сообщение, пусть и об экзотическом убийстве «сказочного» персонажа, ее сознание не могло. Следовательно, дело было в фотографии. Убитую женщину, удивленно глядящую на мир, так жестко поступивший с нею, своими красивыми миндалевидными глазами, Ванда не знала, это она могла утверждать совершенно определенно, хотя фотография была не очень четкой и изображение от этого казалось словно подернутым дымкой. Нет, убитую Ванда не знала. Но вот лицо несчастной было ей хорошо, даже слишком хорошо знакомо, потому что это было ее собственное лицо. Вернее, тот же самый тип лица, что и у нее, Ванды Василевской. И это, безусловно, было то самое обстоятельство, которое немедленно и прочно приковало внимание Ванды к газете.

Анализ текста не занял много времени, но прояснил окончательно три существенных момента. Первый взгляд не подвел Ванду — убитую, безработную журналистку Елену Ткаченко, перебивающуюся убогими сезонными заработками, она не знала никогда.

Два вторых обстоятельства были очень существенны и очень тревожны.

Во-первых, Елена Ткаченко жила практически по соседству с Вандой, в одном из домов, составляющих единый жилой массив, и убита была, по сути, в их общем дворе.

Во-вторых, женщина не была ни изнасилована, ни ограблена: в ее кошельке остались нетронутыми пятьсот рублей — деньги по нынешним временам отнюдь не малые, а сумка, кроме того, была набита приличными весьма продуктами из супермаркета. Ванда представила, что бывшая, судя по газетной заметке, популярная журналистка, в недавнем прошлом ведущая серьезной информационно-аналитической программы, вынуждена была часами прогуливаться на холоде в шутовском елочном наряде, развлекая пресыщенных ныне всякой рекламой посетителей супермаркета всего за несколько ярких фирменных пакетиков с едой и пятьсот рублей наличными, и зябко передернула плечами, искренне сострадая своей недавней соседке. Она снова взглянула на крупное фото, занявшее почти весь газетный лист. Лицо женщины было тонким и интеллигентным. Наверное, ей было неловко и стыдно являться людям в таком несерьезном виде, конечно же, она боялась, что ее узнают соседи… Ванда вглядывалась в широко открытые мертвые глаза, запоздало стремясь выразить свое сочувствие Лене Ткаченко.

Но тут взгляд ее наткнулся на еще одну деталь, несущественную на первый взгляд и потому не замеченную сразу. Фокусируясь на лице убитой и ее роскошных, рассыпанных как будто специально волосах, бесстрастный объектив фотографа захватил крошечный фрагмент куртки, в которую та была одета. И это была очень интересная куртка. Собственно, это была даже и не куртка вовсе, а вязаный жакет из очень толстых ниток, белый фон которого был сплошь покрыт искусно вышитым ярко-голубым орнаментом в скандинавском стиле. Куртка была довольно длинной, внизу ее стягивал широкий плотный манжет, тоже связанный из грубых белых ниток, такой же манжет образовывал у горловины высокий воротник, застегивающийся на большую перламутровую пуговицу. Такие куртки были очень модны лет двадцать назад, во времена институтской молодости Ванды, но нечто подобное стадо просматриваться и в тенденциях современной моды, лишний раз подтверждая известную истину, что новое — это всего лишь хорошо забытое старое. Разумеется, всех этих подробностей на туманной фотографии разглядеть было невозможно: в кадр попал только крохотный кусочек ткани со знакомым орнаментом. Но Ванде и этого было более чем достаточно: ровно двадцать лет назад она сама, презирая морозы, щеголяла в точно такой же шведско-норвежской куртке, дополняя ее толстым белым шарфом, многократно обернутым вокруг шеи. Куда потом делась ее модная куртка, Ванда и не пыталась вспомнить: с вещами она расставалась быстро и без сожаления. Ее ровесница Лена Ткаченко оказалась человеком более бережливым и предусмотрительным, а скорее всего этому ее научила не очень-то успешная и сладкая жизнь.

Но мысли Ванды сейчас занимало совсем не это обстоятельство. Словно кадр из забытого фильма, перед ее глазами разворачивалась четкая, почти осязаемая картина: медленно расползается черный пластик плотного пакета, и в образовавшееся отверстие выпадает тонкая женская рука, кисть которой плотно облегает трикотажный рукав яркой оранжевой кофточки-«лапши». Не точной копии, но очень похожей на ту, что носила она в молодости.

«И ведь тогда я тоже подумала: как все повторяется в моде спустя столько лет! — пронеслось в голове Ванды, а рука ее уже набирала знакомый телефонный номер.

К счастью, Подгорный ответил сразу.