Виктория Райхер - Йошкин дом

— Так уж и «не переживу»!

— Ну, переживу. Но не хочу пережить.

— А сейчас?

— И сейчас.

* * *

Дорогая Ариадна Аркадьевна!

Мне звонила сюда Танька Решетникова, звала, как я и ожидала, на наше десятилетие окончания школы. Говорила, что надеется уговорить придти и Вас (а Вы мне тем временем уже сказали, что не придёте). Я отказалась, отговорившись невозможностью взять сейчас отпуск, но, Вы же понимаете, дело не в отпуске. Дело в том, что кроме Вас, у меня в Москве на данный момент нет

* * *

Чайник закипел, и объявил об этом свистком. Евгений Сергеевич аккуратно налил в чашку заварку, залил кипятком и добавил две ложки сахара. Раньше он пил чай с одной, с двумя пила жена. С тех пор, как она умерла, он почему—то начал класть в чай две.

Когда—то Ася, как всегда ехидничая, со смехом призналась Але, что постепенно, год за годом, рассказывает в Израиле какой—то девочке, подружке, всю историю своей большой и светлой к Ариадне любви. Но так как вот сразу взять и сказать, что объект этой большой и светлой любви — не Дон—Кихот и не Дон—Жуан, а всего лишь бывшая классная руководительница Ариадна Аркадьевна, она не решилась (то ли испугалась чего, то ли не знала, как подружка на такое отреагирует), то пришлось ей изменить Але пол. Рассказывает она подружке по частям и чуть ли не в настоящем времени, как любила и любит своего учителя, мужчину, классного руководителя и вообще хорошего человека. Со всеми своими на этом поприще приключениями, благо, их в её при Ариадне жизни было немало. Аля тогда, Евгений Сергеевич помнил, посмеялась, а потом возмутилась: интересно, неизвестно какого, старого, больного, плешивого (Ася: почему плешивого??? Аля: не мешай! плешивого!), лысого наверняка, толстого, скорее всего, учителя—мужчину много лет душевно любить можно, а разваливающуюся на части прекрасную собою учительницу — нельзя? Я, кричала Аля, еще может быть в десять раз плешивее стану! Ну, для этого Вам придётся постараться, перекрикивала её в ответ Ася, разве что волосы по одному выдирать, как раз лет сто на это уйдёт. Не надо выдирать, воспротивилась Аля, они сами скоро все выпадут. От химии. Уже скоро. Уже почти. И тут в кухне резко стало очень тихо, и Аська смолкла, и Аля тоже. И именно в этот момент Евгений Сергеевич почему—то понял, что пошел обратный отсчет, и что осталось совсем немного. И что Ася, кажется, это тоже, наконец, поняла.

* * *

Дорогая Ариадна Аркадьевна!

Не надо, пожалуйста, так говорить. Никто не знает, сколько ему осталось, но я уверена, что Вы еще проживёте очень много лет, и когда я приеду в следущий раз, мы с Вами обязательно

Жаль, что зимняя поездка тоже сорвалась.

* * *

Звонила Ася. Она в Москве, хочет забрать письма

Жаль, что зимняя поездка тоже сорвалась

Дорогая Ариадна Аркадьевна!

Жаль, что зимняя поездка тоже сорвалась

Тоже сорвалась

Дорогая Ариадна Аркадьевна!

Звонила Ася. Она в Москве, хочет забрать письма

Она в Москве

В Москве

Жаль, что зимняя поездка тоже сорвалась

Вы не можете так со мной поступить, потому что я

Потому что я так никогда, никого

Потому что после всех этих лет, которые Вы

Потому что после всех этих лет, которые я

Потому что от меня уже один раз так

Потому что второй раз в жизни я этого не

Дорогая Ариадна Аркадьевна!

Жаль, что зимняя поездка тоже сорвалась

Она в Москве

В Москве

Дорогая Ариадна Аркадьевна!

Дорогая Ариадна Аркадьевна!

Звонила Ася. Она в Москве, хочет забрать письма

Жаль, что зимняя поездка тоже сорвалась

Дорогая Ариадна Аркадьевна!

Мира, Мируша, ты же не понимаешь, ты же ничего в этом не понимаешь…

Тссссс. Молчи. Понимаю. Понимаю.

Понимаю.

Очень хочется сбежать. Не говорить больше об этом, не думать, не рассказывать ничего. Сколько можно, спрашивает охрипший внутренний голос, ну сколько можно? Ты старалась, ты сделала, что могла, ты не обязана, не должна. Ты уже имеешь полное право уйти в своё дневное и светлое, тебя никто не заставляет продолжать упрямо путешествовать по той стороне, где ночь. Не обязана. Не должна. Да нет, не должна, конечно. Но ведь и там, где ночь, необязательно всегда темнота. Более того — там—то как раз и не темнота. Там свет. Такой яркий свет, что почти ничего не видно. И вот пока «почти» не стало «совсем», наверное, просто нужно, чтобы кто—нибудь набрал в ладони хотя бы чуть—чуть от этого света. Набрал и унёс с собой.

Смертельный номер. Последний. Три красавицы небес.

Пре.

Три красавицы небес

Шли по улицам Мадрида:

Донна Клара, Донна Рэс

и прекрасная Пепита.

Всё правильно, красавиц было три. Эти стихи дедушка часто читал, я помню, хотя и странно: такие простоватые, в общем—то, стихи — от моего безукоризненного строгого дедушки. Но читал. Красавиц было три, всё правильно. Старшая красавица была удивительно хороша собой, младшая красавица верила словам больше, чем зеркалам, а средняя красавица была похожа на обеих сразу. Донна Клара, Донна Рэс (у этой, безусловно, самые длинные рэсницы) и прекрасная Пепита. Прекрасная Пепита — это, конечно, я.

— Ася, ты помнишь те стихи, их еще дедушка всегда читал? Про трёх красавиц?

— Помню, конечно. Я всю жизнь была уверена, что старшая красавица — это ты.

— Я? Ну ты скажешь. Разве я была когда—нибудь красавицей?

— Была, конечно, еще как, ты что, не помнишь?

— Я—то помню. Я, Ашуля, красавицей никогда не была.

— Ну да!

— Ну да.

Смеюсь. Красавицей она не была, как же. А кто же тогда шел по улицам Мадрида? Я что ли, одна? Ну нет. Три были, втроём и шли. И никому не удастся выкрутиться из мелькающей карусели, даже самым скромным из нас — и тут речь, боюсь, не обо мне. Но не суть. Итак.

1.

Три красавицы небес

Шли по улицам Мадрида:

Донна Клара, Донна Рэс

и прекрасная Пепита.

У Рахили Соломоновны пятеро детей, пятеро мальчиков. Яков, Ефим, Иосиф, Марк и Александр. Все они на редкость хороши собой, просто глаз не оторвать, младшие, Марик и Шурик — особенно. Рахиль — красавица, в юности из—за неё, говорят, стрелялись. У Рахили — темно—зелёные «перевёрнутые» глаза, редкая такая форма — глаз уголками вниз. У Рахили всегда железная осанка и сжаты ровные губы под носом с горбинкой, маленькая Юля её побаивается. У Рахили ни одного седого волоса в высокой черной короне. У Рахили чистый суховатый голос, говорит она мало и негромко. Рахиль правит домом несгибаемо и спокойно. Мальчики называют её «мамочка». Все её мальчики, всю свою жизнь — «мамочка». Рахиль Соломоновна носит прямые юбки в пол, кружевные воротники и высокие ботинки на каблуках. У Юлиной мамы таких воротников и ботинок нет, они с Рахилью вообще мало похожи, даже не верится, что родные сёстры.