Тулепберген Каипбергенов - Каракалпак - Намэ

— И кто же он? — спросил Сулейман.

— На берегу Аральского моря живет молодой черношапочник. В его дом я и хочу войти женой.

— Да ведь беден он. И пуст дом его. И на нем самом всего один старый халат. Вглядись, сквозь дыры халата видны тощие ребра.

— Вглядитесь пристальнее, отец, и тогда заметите, что сквозь дыры халата видны не только тощие ребра, но и его пылкое сердце, преисполненное любви. И не надобно мне в жизни других радостей, кроме одной: каждый день видеть это сердце.

— Ну что же, — согласился великий и мудрый царь Сулейман. — Неволить не стану. Тебе жить, тебе и решать. Поступай как знаешь.

Дочь Сулеймана вошла женой в дом черношапочника, и зажили они душа в душу.

Минуло десять лет. Царь Сулейман сидел в своем саду, который во всем походил на райский сад, и пил шербет, который уступал одной лишь амброзии. И вдруг видит, что идет к нему его дочь. Идет она в рваном поношенном платье, и сквозь дыры платья видит царь Сулейман, что сердце его дочери сжалось от тоски.

— Почему сжалось твое сердце, дочь моя? — спрашивает он. — Уж не случилось ли какого несчастья?

— Вся жизнь моя — несчастье, — печально говорит она. — И как может не сжаться сердце, если желудок сжимается от голода, а плечи сжимаются от стужи, если бедность сжимает мне горло так, что я не могу вздохнуть.

— Но ведь сама ты выбрала долю свою.

— Кто не ошибается по молодости лет? И скажите, отец, неужели за ошибку молодости должна я расплачиваться всю жизнь?

— Говори, дочь, чего ты хочешь?

Царь Сулейман умел общаться с богом, и его дочь знала об этом.

— Я хочу, чтобы дом мой был полной чашей и чтобы в доме на полу не стояли чашки, в которые с крыши капает вода. Я хочу, чтобы мои наряды блестели золотом и драгоценными камнями, а глаза мои не блестели от голода и слез. Я хочу вкусную еду запивать сладким шербетом, а не размачивать соленой слезой сушеную рыбу. Я хочу, чтобы грудь мужа моего пахла благовонными умащениями, а не тяжелым потом от беспрестанной работы.

— Хорошо, — сказал Сулейман. — Станет дом твой полной чашей, и нарядам твоим станут завидовать все красавицы мира, но за все эти блага лишишься ты одного — не будешь отныне видеть сердце своего мужа.

Согласилась с этим царская дочь и отправилась домой.

Прошел еще год. Вновь восседал царь Сулейман в своем саду, и вновь увидел он дочь свою. Она шла опечаленной.

— Что случилось, дочь моя? — спрашивает царь. — Уж не горе ли какое? Уж не беда ли?

— Нет для жены большей беды, чем не видеть сердце мужа, — отвечает ему дочь, — Узоры платьев не радуют мой взор, и богатое убранство дома моего не радует мой взор. Хочу лишь одного: вновь видеть сердце мужа.

— Хорошо, — и на оси раз отвечает ей Сулейман. — Обнажится сердце твоего мужа, но для этого должен померкнуть свет глаз твоих. Ничего в божьем мире ты не сможешь видеть, кроме сердца своего мужа. Согласна ли ты на это?

— Согласна! — ответила царская дочь.

Так вот, есть поверье, что все женщины, живущие на берегу Аральского моря, ведут родство от той самой дочери царя Сулеймана.

Любовь горька. Иногда любовь несет с собой такую горечь, что аж горло перехватывает и слезы выступают.

Сладка любовь. Сладка! Для того, кто ее познал, нет в мире ничего сладостней.

Древние мудрецы говорили, что основа любви — терпение и преданность. С давнишних пор это известно, а все и доныне не перевелись торопыги, которые готовы всему свету вещать свои скоропалительные выводы.

«Разве можно верить женщинам?»- кричат одни.

«Кто же решится поверить мужчинам?» — кричат другие.

Если их послушать, так кому же тогда верить?

Подобные крики растравляют в людях ревность. Любви без ревности не бывает, как не бывает и огня без дыма. Но дым может заглушить огонь. Ревность — это в конечном счете все же не признак любви, а признак себялюбия.

Мой дедушка рассказывал. Жил один мулла, который очень любил свою жену. И чем сильнее любил ее, тем сильнее ревновал. Хотя с чего бы ее ревновать? Нужно быть слепым, чтоб не заметить, что тише, смирнее и застенчивее женщины не было во всех аулах на правом берегу Аму. Ни разу ни на одного мужчину она не подняла глаза, и никто, кроме самого муллы, не знал, какого они у нее цвета. Но чем скромнее она себя держала, тем подозрительнее становился ее муж, считая, что поведение ее — это сплошной обман, что взгляд она опускает не без причины, боится, как бы не выдать своих секретов, и краснеет не от смущения, а от стыда за уже совершенные прегрешения. Воистину, правы те, кто говорит, что ревность переворачивает зрачки человеку, и высокое он видит низким, а белое — черным.

Однажды, подходя к дому, он увидел, что жена его стоит рядом с незнакомым мужчиной. Кровь ударила в лицо ему. Воздух, который он вдохнул, застрял в горле, как острая обломанная кость. Уши его наполнились звоном, и, не чувствуя себя, в одну секунду подлетел он к жене, схватил ее за руки и трижды гаркнул на весь аул:

Талак! Талак!! Талак!!!

{А по законам шариата — это надо вам пояснить — муж, трижды выкрикнувший это слово, отрекается от жены. Вот так просто, и никаких разводов, судебных разбирательств, сроков на примирение и официальных расторжений брачных уз. Ничего, кроме трех коротких слов, услышав которые, жена по тем же законам шариата должна сию же минуту беспрекословно подчиниться и покинуть дом мужа.)

— О господин мой, зачем ты это сказал? Зачем? — прошептала она.

— Зачем?! Да я вот этими глазами — о-о, лучше бы они лопнули, чем смотреть на такое! — вот этими глазами видел, как ты говорила с этим незнакомым мужчиной.

— Но ведь он глухонемой…

— Ах, значит, глухонемой! Ты еще скажи, что он не смотрел на тебя вожделенным взором.

— Но ведь он слепой…

— Еще и слепой?.. Что же нужно было этому увечному возле моего дома?

— Это нищий бродяга, и я вынесла ему пол-лепешки.

— У-у-у-у! У-у-уП У-у-у!!! — завыл мулла. А что еще он мог произнести?

(Правоверный мусульманин может и отказаться от своих слов, может взять все три «талака» назад, если поймет, что жена не виновна, если почувствует, что жить без нее не в силах. Но — таковы законы шариата — при одном условии. Жена войдет в его дом не раньше, чем проведет ночь с другим мужчиной.)

Когда на следующее утро жена тихо постучала в дверь, мулла впустил ее и не проронил ни звука, хотя это был единственный раз, когда у него имелись все основания для ревности.

Еще. Всесильный и жестокий повелитель Востока Хромой Тимур лежал на смертном одре и чувствовал приближение конца. Подле него стоял старый и мудрый лекарь, который знал, что в эту минуту душа Тимура прощается с его телом, а мысль Тимура прощается с миром. Он подошел, наклонился к изголовью больного и спросил: