Тулепберген Каипбергенов - Каракалпак - Намэ

— Эх, сынок, — с грустью промолвил коше-бий, — лучше бы ты не продолжал свои стремления в направлении области литературы. Ну чего там положительно хорошего? Тебя будут подвергать печатной критике в газете и непечатной по углам кулуаров. А если и добьешься степени известного звания, то поставят тебе памятник, чтоб стал ты для ворон местонахождением. Ничего положительно хорошего. Ничего! — повторил он. — Я могу предоставить в твое распоряжение некоторые советы из своего жизненного опыта. Если хочешь, конечно.

Я не возражал. Советы не камни, их принять не тяжело.

Из советов коше-бия:

— …В этой жизни огромное число количества разных хитростей. Тебя, может быть, не раз обманут. Но не вводи самого себя в обман надеждой обмануть обманщика и перехитрить хитреца. Поступай прямо по долгу чести собственной совести…

— …Не отказывайся поднять на плечи своего тела груз чужой ноши. Сильным становится тот, кто поднимает тяжести веса, а не тот, кто от них отказывается…

— …Замечай себя в положении состояния других людей и, соответственно противоположному, замечай других люден и себе…

— …Горячее отведай сам. Если не жжется, предложи другу. Ход этой мысли надо понимать так: сперва проведи пробу испытания на себе…

— …Не давай никаких советов человеку с тупым умом, потому что если он начнет заблуждаться в своих ошибках, то тебя же и обвинит…

Так, за разговорами и советами добрели мы до автобусной станции. Автобус уже стоял, и, видимо, давно стоял, потому что народу в нем было битком. Люди свисали из обеих дверей. Но коше-бий все же как-то втиснулся. И когда автобус поехал и двери все же закрылись (непонятно как), одна пола коше-биева халата осталась снаружи и трепетала на ветру, будто махая мне на прощание. Я глядел вослед уходящему автобусу и чувствовал, что коше-бий за этот день стал мне чуточку ближе и родное.

Войти во вкус — это хуже, чем пристраститься. Скоро первая радость от публикации стихов в газете «Жас ленинши» улеглась. Зато поднялось неистребимое желание напечатать новые стихи, и теперь уже не в молодежной, а во «взрослой» газете. А тут как раз и время удобное подошло — пора уборки хлопка. Предстоящей уборочной кампании я и посвятил новые стихи, с которыми смело вошел прямо в кабинет заведующего отделом литературы газеты «Совет Каракалпакстан».

В кабинете помимо заведующего находился еще и народный поэт Садык Нурымбстов. При моем появлении он собрался распрощаться, но заведующий упросил его послушать молодого стихотворца, то есть меня. Это конечно же прибавило мне новых сил. И вот со всей силой (и с той, что была раньше, и с той, что прибавилась) я прочитал стихотворение, с которым пришел в редакцию.

Пафос чтения, видимо, подействовал на присутствовавших. Какое-то время они сидели молча, находясь под впечатлением только что услышанных строк. Потом заведующий вежливо спросил:

— Что это? Зарифмованные советы агронома или ритмизированные соцобязательства?

Я терпеливо стал объяснять, в чем главная идея этого произведения, каков был авторский замысел и как надо понимать те или иные образы.

— Вот теперь я понял, — сказал заведующий, — и согласен опубликовать это стихотворение при одном условии. Ты должен обещать…

— Обещаю, — выпалил я, перебив его.

— …должен обещать, что в день выхода номера с твоими стихами, рано утречком обойдешь всех читателей, а их сорок тысяч, и каждому объяснишь, как надо понимать твои стихи. Хорошо?

Легенда, которую рассказал Садык-шаир. Один индийский царь приехал как-то раз полюбоваться знаменитым Тадж-Махалом. Вдруг подходит к нему некий человек. Незнакомец поклонился царю, представился известным художником и попросил разрешения показать ему свою картину.

— Что это? — удивленно вопросил царь, увидев картину.

— Здесь изображен великий повелитель всех духов. Эту картину я писал специально для вас, о могучий и щедрый царь. Тот, у кого есть изображение великого повелителя всех духов, может жить спокойно и не бояться никаких бед и напастей.

— Но я не могу понять, где его лицо, где руки и ноги? — сказал царь.

— О могучий и щедрый, — ответил художник, — никто из смертных и не должен представлять облик великого повелителя всех духов, ибо лик его ужасен. Но духи, взглянув на эту картину, сразу поймут, кто на ней изображен, и будут в высшей степени почтительны к тому, кто владеет этой картиной.

— Скажи, сколько стоит твоя картина?

— Сто золотых монет.

Царь приказал тут же отсчитать сто монет художнику и предложил:

— А теперь в память о нашей встрече, в память о моем пребывании здесь нарисуй для меня Тадж-Махал, и ты получишь за это тысячу золотых монет.

Услышав такую просьбу, художник начал кланяться царю. Улыбается и кланяется, а сам при этом все пятится и пятится. А потом бочком, бочком и совсем было собрался улизнуть, но тут царские слуги схватили его, и царь велел повесить шарлатана и проходимца.

Из беседы аксакалов.

— Для того в мире свет, чтобы рассеять тьму, для того, чтобы понять свой сегодняшний день, нужно помнить день вчерашний, для того, чтобы заметить ложь, нужно знать правду…

— Не скажите. Есть такая ложь, которой всякий верит, и есть такая правда, которой никто не хочет верить…

— Да, много в жизни странностей и загадок. Любой человек тоже загадка…

— Загадка интересна до тех пор, пока ее не разгадали…

— Так-то оно так, но все споры и ссоры происходят оттого, что одну загадку люди по-разному разгадывают…

Я всегда думал, что стоит мне опубликовать стихи, и я тут же стану известным поэтом, меня признают, оценят по достоинству и даже — а почему бы и нет? — вызовут в Союз писателей. Но почему-то с признанием никто не торопился. И в Союз писателей тоже не вызывали. Может, просто письмо с приглашением не дошло? А может, бюрократическая волокита? Или ждут, что я сам приду? Как бы там ни было, но если гора не идет к Магомету…

В общем, довольно скоро я заметил, что куда бы ни шел, а ноги сами приводят меня поближе к дверям Союза писателей. Наконец я повиновался своим ногам и, открыв эти двери, переступил порог.

Но дверь председателя Союза открыть не решался. Садился в приемной и сидел. Ну вроде бы я просто так зашел… Ну мало ли какие дела привели студента-филолога, молодого поэта в приемную председателя… А вдруг кто-нибудь спросит: «Молодой человек, а вы кто такой? — и, узнав, что я и есть тот самый Каипбергенов, скажет:- Так что же вы сидите, заходите, председатель давно вас ждет». И я войду…

Однажды сидел я в приемной, а в кабинете председателя тем временем шло совещание. Дверь была приоткрыта, и я слышал все, что там говорилось.