Тулепберген Каипбергенов - Каракалпак - Намэ

Сразу же после окончания пединститута я был приглашен на работу в редакцию журнала «Амударья». Во время войны выпуск журнала «Литература и искусство Каракалпакии» был приостановлен и возобновлен только в 1955 году. Тогда же журнал и переименовали в «Амударью».

Штат был малочисленный. Редактор и ответственный секретарь — руководящий состав. Машинистка, корректор и уборщица — технический состав. А весь творческий состав редакции, весь, так сказать, коллектив работников среднего и нижнего звена представлял я в единственном лице.

В мои обязанности входило: готовить рукописи к печати, вычитывать гранки и сверки, относить материалы в типографию, писать отказы, если рукопись возвращали автору, отвечать на письма, помогать при надобности корректору. Но это все лишь побочная деятельность, своего рода «занятия по совместительству», а главное, ради чего меня и взяли в редакцию, то есть моя основная задача, заключалось в том, чтобы выезжать на поля во время посевной, уборочной и прополочной кампаний и оказывать шефскую помощь всем, кто в ней нуждался.

А в те дни, когда я трудился не на хлопковых полях, а на пиве литературной, забот мне тоже хватало. В стенах редакции я оказался на самом бойком месте. Кто бы ни пришел — всяк почему-то первым делом направлялся ко мне. Осведомиться о настроении редактора, о том, стоит ли идти к нему с той или иной просьбой. Порой просили разузнать, разведать, «провентилировать вопрос» о том, как отнесется руководство журнала к какому-либо предложению.

И, выходя из кабинета редактора или ответственного секретаря, опять же сворачивали ко мне, чтобы поделиться радостью или огорчением, а иногда и просто поболтать, посудачить о том о сем. Мне вообще-то некогда было их слушать. За время моих сельскохозяйственных командировок накапливалось довольно много работы, и я вынужден был читать рукопись за рукописью, поэтому все, что они говорили, воспринимал вполуха. Но это, похоже, ничуть не огорчало моих собеседников, если им нужно было излить душу, они ее изливали перед моим рабочим столом, им вполне хватало моих коротких поддакиваний и редких поощрительных кивков.

Но тем не менее не могу сказать, чтоб их слова «в одно ухо влетали, а в другое вылетали», нет, многое оставалось и у меня в мозгу. К сожалению, очень многое, то есть не только нужное и интересное, но и всякая чушь, порой явная галиматья. Все это держать в уме я не хотел и начал выносить на бумагу. Завел специальный дневник «Разговоры авторов», куда и записывал высказывания, суждения, изречения и назидания моих посетителей. Я уже знал, что существует жанр мемуаров, и полагал, что некоторые из этих записей со временем окажутся ценными свидетельствами очевидца, или, вернее сказать, «ушесдышца», хоть такого слова и нет в языке.

Говорили они обо всем по — всякому. Кто всерьез, кто в шутку, кто с иронией, а то и с издевкой, кто спокойно и ласково, а кто и грубо.

В дневнике, чтобы не запутаться, но и не выдать своих собеседников (все же они говорили «не для протокола» и записывать свои высказывания меня не просили), я ставил лишь начальные буквы имени или фамилии, а то и псевдонима.

Дневник тот сохранился. Недавно я его обнаружил среди своих бумаг. Полистал и, признаюсь, теперь уже сам не могу определить, кого именно зашифровал тогда под той или иной буквой.

13 августа 1955 года. Ж… поучал: «Запомни, юноша, сотрудник журнала должен направлять умы писателей, а не просто их рукописи выправлять. Поэтому и ты, Ка-ипбергенов, должен сначала как следует направить свой ум, а потом уже и нашим умам нужное направление давать. Вот так-то…»

С… размышлял: «Видите ли, восточная литература по традиции дидактична, нравоучительна. Герой в ней не деятель, а наставитель, назидатель. А вот в литературе западной напротив — герой деятельный, зато он мало размышляет. Как бы соединить эти две традиции — вот было бы прекрасно…»

16 августа. Ш… говорил: «Если какой-нибудь певец повторит весь репертуар Шаляпина, то такой певец достоин похвалы. А если какой-нибудь писатель своими словами повторит всего Шекспира или Льва Толстого, то такой писатель никому не нужен…»

А… говорил: «Артисты на сцене, когда они исполняют народные песни и танцы, обряжаются в старинные одеяния. Им кажется, что так лучше. А ведь того не понимают, что наряд-то на них байский, простолюдины в таких богатых и расшитых одеждах не ходили.

Когда потомки будут петь наши песни, выйдут на сцену в шевиотовых костюмах, габардиновых плащах и велюровых шляпах? Такой пиджачишко, как на тебе, небось не наденут.

А наши критики все твердят: «Достоверность, достоверность», а того не понимают, что в искусстве правда всегда приукрашена. А я вот это понимаю…))

17 августа 1955 года. И… сплетничал: «Знаю я одного поэта, понимаешь ли. Ты его тоже знаешь, так что не будем называть имен. Он, понимаешь ли, заставляет свою жену читать все книги, а сам ничего не читает.

Она ему потом все пересказывает. Это же новый способ эксплуатации женского труда. Понимаешь?..»

18 августа 1955 года. П… говорил: «Послушай, есть у Омара Хайяма две строчки, которые не дают мне покоя. Часто я их вспоминаю.

Наверное, у великих людей и скромность великая, а? Но по мне, лучше, если всего в меру. Даже когда хорошее свойство — ну вот, например, скромность — слишком уж разрастается, то это тоже плохо. Поэт должен верить, что он явился в этот мир, чтобы его украсить и облагородить. Без такой веры невозможно писать. Я не гений, но я верю, что могу улучшить мир, и хочу это сделать».

19 августа 1955 года. Б… внушал: «Теперь гости бывают разные. Один может есть только за дастарханом, ему непременно ковер расстилай и выставляй пиалушки. Другой — только за столом, сидя на стуле, и пиалушек ему не нужно, а подавай чашки и фужеры. Один ест руками с общего блюда, а другому вилка с ложкой надобны и отдельная тарелка. Где ж на всех напастись? Тут столько денег уходит, что ой-ей-ей.

Мы и в литературе так же: хотим угостить читателя, да все не знаем, как его усадить…»

X… объяснял: «Правильно оценивать труд писателя — это тоже искусство, для этого мудрость нужна.

Как сегодня платят? По листажу. Кто больше написал, тот и получает больше. Верно это? Нет, не верно. Плохая норма не должна цениться выше хорошего стихотворения.

Труд писателя надо оценивать не построчно, а повременно. То произведение дороже, над которым автор дольше работал.

Я вот, к примеру, все время работаю: и когда хожу или еду куда-нибудь, и когда ем, и даже во сне. Могу сказать, что вот это свое стихотворение писал всю жизнь и еще полчаса.