Егор Радов - 69

Ибо любовный акт не есть простое соглашательское действо, которое вершится двумя дружескими людьми, взявшимися за руки и с некоторой симпатией друг к другу, но есть бои, война и битва двух иных и разных начал; и настоящий мужчина из этих двоих может и спользовать принцип йоги, отказываясь воспринимать объективность этой реальности, и отнестись к ней, как к некоей майе, задумавшись о вещах другого сорта, как-то: бутербродах, художественной литературе или смерти; и в самом разгаре акта обнаружить себя ду ховно выключенным из него, что даст возможность существу инь употреблять лежащее муляжное мужское тело в качестве тренажера или вечного вибратора, покуда девический перпетуум мобиле не устанет кайфовать от собственного могущества; в это время мужчина долж ен быть рифом, хитрой вражеской антенной или несгибаемым сталагмитом, поглощенным ненасытной утробой возлюбленного неприятеля: он должен включить свое знание, только лишь одержав победу над плотью, которая жаждет этого укрощения; и животное начало перейде т в божественное, когда мужчина, являясь руководителем любви, с открытыми глазами, холодным сердцем и чистой совестью, заставит соперницу признать свое поражение и оседлать ее, уже тихую и послушную, и царить над ней, и видеть в ней орудие своей прелест и просто свою любимую, которую можно целовать в голову и гладить по руке.

Они — два человека, сжимающих друг друга; они могут надеть чулки, носки или черные колготки, накрасить губы и притвориться детенышами разных зверей или рыб; они могут умереть от истощения и насыщения собой; но это и есть любовь — действие, поступок и занятие. Занавесьте постельный храм: в нем нет антагонизмов, в нем обретается невинность, потому что тело исчезает и переходит в чистую энергию; физика любви — это теория относительности, это союз фотонов; кажется, еще немного, и время пойдет в другую сто рону, и наступит царство прошлого, того прошлого, где все прекрасно! Пока есть этот союз, нет нравственности, ибо она не нужна; практическая любовь есть откровенно положительный акт, и поэтому не стоит раскрывать нараспашку интим — он этим низводится до ровня утренних туалетов и слов, и поэтому только здесь мы едины, милая, а все остальное — душевные проблемы, мораль и слова, слова, слова.

Встреча Нового года в каком-то пансионате среди зимней русской природы. Ближе к рассвету, напившись шампанского, водки, коньяка, сухого вина, виски и пива, Андрей Левин, Сладкая Энн, Митя и какой-то Вячеслав выходят на улицу подышать новогодним возд ом. Они несут с собой бутылку водки, чтобы распить ее в лесу. Андрей Левин хмуро смотрит на утрамбованный ногами снег, по которому идет компания.

Он чувствует какую-то печаль и хочет еще выпить. Пройдя некоторое расстояние, перед всеми ними предстает начало темного леса, в котором только благодаря луне блестят снежинки на ветках мрачных деревьев, и видны огромные застывшие сугробы, уходящие в н очную бесконечность. Молодые люди останавливаются, чтобы поймать кайф от лицезрения новогодней природы.

Внезапно Андрей Левин, издав яростный крик, начинает бежать вперед — в лес — и скрывается за деревьями. Никто не понимает, в чем дело. Потом они опять видят его. Он стоит на четвереньках в сугробе и что-то говорит самому себе. Сладкая Энн, перепуганна я, зовет его. Андрей встает, опять прыгает, что-то кричит, потом возвращается, виновато улыбаясь и отряхивая снег.

— Что с тобой? — спрашивает его Сладкая Энн.

— Ничего особенного, — говорит он, как актер. — Просто мне вдруг захотелось стать животным и убежать в лес. Возможно, в своем предыдущем перерождении я был каким-нибудь волком или кротом. Мне все время кажется, что здесь какая-то тайна, которая вообще является главной тайной, и что если я поддамся этому чувству, я раскрою ее…

— Ну и что же ты?

— Мне опять вернули человеческий облик! — сказал Андрей Левин, усмехнувшись. — Я опять думаю, чувствую и страдаю. И так далее. Дайте водки, что ли…

— Well, buggers, Afghanistan is a property of Brezhnev family. War is not over, if you want it, and I think, that is better to make love here and now, than to die in a wild islamic south!

Так говорила в ноябре 1984 года Ирка-Крейзи, садящая на полу потурецки, в ожидании косяка. Андрей сделал глубокую затяжку, вгоняющую ценный дым травы в самую глубь своего тела, печально улыбнулся на произнесенные слова и отдал тлеющую папиросу в друг ие руки. Джон Большой, взявший косяк, осторожно поднес его ко рту и после умопомрачительно длинной затяжки, выпуская дым, грустно произнес:

— Fuck it!

Веселый автостоп в Крыму. Андрей Левин, беременная Н. и разнообразные хиппи стояли лагерем прямо у моря и спали по ночам почти на голой родной земле, завернувшись в брезент. По утрам они вставали, искали бычки от сигарет и шли в пионерский лагерь — осить что-нибудь поесть. Потом можно было бездействововать. Лежать на пляже, купаться в море, трахаться, ссориться и беседовать о судьбах всего человечества. Беременная Н. с огромным животом осторожно входила в воду, боясь упасть, и устраивала характерные для своего месяца истерики. Все устали ее слушать, но не выбрасывать же живую девушку с плодом внутри нее? Приходилось терпеть.

Однажды они решили потратить последние деньги. Выйдя на живописную горную дорогу, мужская половина колонистов поймала молоковоз, и водитель предложил залезть им внутрь — на манер фильма "Джентельмены удачи". Крышка захлопнулась, и они оказались во тьм е. На дне этого бидонного кузова было немного воды, и, как только машина стала взбираться на крымскую гору, поворачивая в разные стороны, все люди внутри нее почувствовали себя бельем в утробе стиральной машины. Это было новое, приятное, экзистенциальное ощущение. Потом они вылезли из машины, абсолютно мокрые, но веселые, и стали ждать дам. В конце концов им всем повезло: они добрались до ресторана "Байдарские ворота" и ели там люля-кебаб до самого вечера. Ибо хиппи любят не только морфий, но и люля-кебаб.

Андрей Левин стоял посреди очередной хипповской тропки, направляясь вместе со своей суженой на Куршскую косу, чтобы продолжать бездеятельность и отдых от напряженной детской жизни; он выглядел, как сумасшедший с большими глазами, который иной раз мо т сказать какую-то умную вещь, и Сладкая Эии рядом с ним пытливо вглядывалась в его текущие внутри мозгов мысли, желая вернуть его плоть в свои объятия, в то время как Левин занимался глубокими философскими задачами и был бесконечно далек от любовных утех и дружеских услад.

— Любимый! — вскричала она так клево, как женщины иногда могут, особенно, когда хотят чего-то добиться от кого-нибудь. — Милый! Что с тобой? Ну ответь мне! Ну скажи: что мне делать?