Егор Радов - 69

Он сидит у себя дома, закуривая очередную сигарету. Ему скучно и неинтересно, и музыка более не вдохновляет его на психические сдвиги. Сновидение тает в его душе, и мозги его размышляют. Оконное стекло по всем правилам ленинской теории отражает его об лик, почти не искажая его сущность. Новые развлечения поджидают его за утлом дней и недель. Рефлексия, как вода, стекает с его рук и ног. Он душевно пуст, как изнасилованная старая дева. Он глядит вглубь себя, исчезая в головной полости. Он видит кровь, т екущую внутри руки. Он видит превращение пищи в любовное желание. Он видит свое здоровье, взорванное сигаретой. Он видит тело. Он есть он.

Медведев ждал. Он ждал миллионы лет сквозь жизнь и секунды. Он решился. Его кулаки были сжаты, он смеялся над самим собой и был готов к решительной схватке. Событие должно произойти. Он должен совершить это. Человек должен бороться за свои воспоминани я. Жизнь должна иметь последствия. Медведев должен действовать. Сладкая Энн позвонила в дверь, и Медведев открыл ей. Она была румяная и холодная, и вся в снегу. Словно канатоходец, Медведев осторожно снял с нее дубленку и повесил на вешалку.

— Проходи, — сказал он, показывая путь к своей комнате.

Она села на пол, а он на стул.

— У меня есть ликер, — сказал Медведев, доставая чашки, — Музыку, если ты не против?

— Давай, — согласилась Сладкая Энн. Он поставил музыку.

— Ну что, — сказал он, разливая ликер, — поздравляю тебя с твоим существованием в этой вселенной!

Они выпили ликер. Сладкая Энн откинулась назад, прислонившись спиной к стене. Медведев сел рядом и начал ее целовать. Они целовались довольно долго, потом Медведев начал пытаться залезть к ней под свитер.

— Ты что, — удивилась Сладкая Энн, — трахнуть меня вздумал?

— Да, — сказал Медведев.

— Не получится, — сказала Сладкая Энн.

— Почему?

— У тебя мама сидит на кухне, да и вообще…

— А моя комната запирается изнутри! — торжествующе объявил Медведев, продолжая свои попытки.

— Убери, — сказала Сладкая Энн, — у тебя руки холодные. А что, дверь запирается?

— Да.

— А если мама постучит?

— Не постучит.

— А если?

Они заговорщицки посмотрели в глаза друг другу:

— Не постучит!

Сладкая Энн хлопнула в ладоши, встала и подошла к кровати. Она выбросила все белье на пол, оставив только одеяло. Медведев закрыл дверь. Сладкая Энн сняла свитер. Он стоял и смотрел на нее.

— Ну что ты стоишь! Раздевайся! Если ты меня сейчас не трахнешь, тогда — все!

Медведев начал раздеваться. Потом они легли рядом. Медведев не проявлял никаких знаков внимания.

— Ну и что же дальше? — ехидно спросила Сладкая Энн.

— Я не могу. Сейчас…

Они лежали молча еще минуту, потом Сладкая Энн протянула руку и начала гладить его. Она обняла его и поцеловала в щеку.

— Ну что ты… Что ты так переживаешь… ведь я тебя люблю.

— Да?

— Да! Расслабься. Это все не имеет никакого значения. Трогай меня — я сейчас с тобой!

Медведев осторожно тронул ее тело. Тело вздрогнуло, словно эпилептик, и накинулось на мужскую жертву. Медведев принял вызов и начал терзать это озверевшее тело, словно пытаясь вытрясти из него душу, которую он любил. Он улыбнулся и понял, что сейчас он может сделать с ней все, чего ни пожелает его природа, взгромоздился на нее, словно неумелый чтец на три буну, и они соединились, как в детском сне — почти не чуя плоти друг друга.

И это кончилось почти моментально, так как было воспоминанием, и просто осталась некая новорожденная связь, похожая на связь между фотокарточкой и печатью, которую только что на нее поставили.

Медведев закурил и почувствовал себя очень хорошо. Он не имел мыслей. Сладкая Энн толкнула его в бок.

— Эй, ты! Нам, кажется, сделали там чай, поэтому нужно вставать.

Они встали и оделись, и сели на кровати, и чай освежил их настроение, прибавив обыденную прелесть к делам смертных людей. Задушевная беседа, словно очистительная молния, объединила их руки.

Они шли по черной улице вперед, чтобы проститься со Сладкой Энн, которую ждал ее дом и другие обстоятельства. Он засунул руку в ее варежку, и они грели свои нервные окончания сами о себя, беседовали о чем-то еще и смотрели на снег. Они шли, и любовь з ияла в их душах.