Егор Радов - 69

— Дура дебильная! Ты еще повесишься! Я тебе устрою веселую жизнь!

— Ничего у тебя не выйдет. Ты — ребенок, алкоголик и импотент!

— А ты — дура.

— Мы расстанемся, а ты все равно будешь со мной спать!

— С тобой будут спать одни уроды!

— Что ты орешь?

Она сказала это спокойно и насмешливо, неожиданно вспомнив старинное обидное женское средство. Медведев на секунду растерялся, но потом опять закричал:

— Потому что ты раздражаешь меня своим дебильным существованием!

— Идиот, — сказала Сладкая Энн.

— Идиотка, — сказал Медведев.

Они стояли посреди комнаты, готовые броситься друг на друга. И Гудзон шумел на двух своих берегах.

Огурец. Сморчковое мясо. Лысая любовь. Деревянная мать.

Фиеста. Иван Медведев (Советский Союз) во фраке и запонках неспешa заходит в ресторан. Его друзья М. Синявский и Леонард Коган ведут под руки Маргариту. Должно быть, это Метрополь, так как журчит фонтан, и вообще все выглядит фешенебельно и мраморно. Официант, щелкнув каблуками, как Штирлиц, протягивает меню. Гости кивают, рассаживаясь.

— Что мы будем?

— А сколько у вас есть?

— Два стольника.

— Отлично. Официант! Шампанского, коньяку, икры, жульена, вырезку с грибами, салатов… Остальное — потом.

Леонард Коган откидывается, затягиваясь "Кэмелом".

— Ну что, мудила, — говорит он, обращаясь к Медведеву, — погудим?

Фиеста. Медведев, Синявский и Лена в баре. Официант, ожидающий своей прибыли, вежлив и предупредителен. После пятого коктейля с джином Медведев кричит:

— Официант, дайте нам что-нибудь экзотического!

Как факир, выходит из-за стойки таинственный бармен с тремя железными сосудами и идет к их столу. Он разливает коньяк, зажигает его и говорит волшебные восточные слова. Потом доливает туда шампанского, и напиток готов. Компания пьет, наслаждаясь. Но ет пределов человеческим желаниям. Медведев зажигает спичку и говорит:

— Я хочу есть.

— А я хочу виски.

— Отлично. Тогда пьем сейчас виски и едем в ресторан.

Вечером, в два часа ночи, Медведев возвращается в свою комнату задумчивый и пьяный. Его жена Н. спит и, наверное, видит сны. Его дочь Марианна тоже спит. Медведев раздевается, ложится. Толкает жену в спину:

— Эй ты! Просыпайся, я хочу тебя!

Н. продолжает спать, замученная своим материнством. Медведев смотрит на нее и пытается ее погладить, чтобы пробудить в ней какую-то заинтересованность. Но все тщетно. Тогда Медведев использует ее, словно какой-нибудь некрофил, и только тогда засыпает, отвернувшись к стене.

Когда нам будет 64, кто-то из нас не выдержит однообразия своих текущих дней и, возможно, будет в иной реальности, где любовь, двигающая светилом, примет его в свои простые объятия. И Медведев будет дедушкой и будет слушать Секс Пистолз на завалинке, роняя слезу. Вся трясясь от старости, придет к нему в гости Сладкая Энн, и они выпьют лекарство за чаем и будут молчать. Их тела будут соответствовать их душам, и климактерический разговор все-таки заполнит потом комнатное пространство. Кряхтя, Медведев и щет очки, чтобы прочесть телевизионную программу, а Сладкая Энн хлюпает чаем. Медведев говорит о вечном, Сладкая Энн слушает, как всегда.

— Знаешь что, — говорит она хитро, по-старушечьи улыбаясь, — а чего бы нам теперь не пожениться? Мы люди одинокие… Но Медведев встает в позу, держа в руке кружку с чаем.

— Никогда! — говорят он, опираясь на стол. — Никогда!

Он торжествует, он переволновался и тут же падает навзничь. С ним происходит инсульт.

Животрепещущий Медведев, лелея свое юношество, втиснут в рамки своей извечной комнаты, которая жаждет веселий и любви; он любит свою однокурсницу и ее юбку на ней, он сидит, изможденный досугом, и хочет сдавать некий экзамен в институте и пить коктейл и; ему нужно прикоснуться к ночной тьме и вдыхать запах чужого тела; он готов отдать судьбы всего человечества за чужую жизнь, не дающуюся ему в руки. Снег летит на свет, и Ринго Старр поет эротическую песню о горечи постельной любви. Медведев набирает бимый номер.

— Я жду тебя, подожди немного, все изменится, и вся эта кутерьма пройдет, — говорит ему голос. — Все будет хорошо в конце концов, ведь мир образует очарование всем происходящим! Атрибуты нашей жизни схлынут, и только смешные моменты останутся зажатыми в наших руках, как талисманы, которые умирающий берет с собой в путь. Осталось совсем немного, и реальность не так проста и однолика, как кажется на первый взгляд. Мы проснемся в Калифорнии на песке и будем смеяться над нашим сном! Ведь Бог есть любовь!

Медведев закуривает четвертую сигарету.

Однажды Медведев лежит в постели вместе со Сладкой Энн, обнимает ее плечо и наслаждается.

— Странно, но это все пройдет когда-нибудь, — говорит он.

— Да, — говорит она.

— Из всех разных теорий есть такая теория, что мир развивается, гибнет, зарождается снова и развивается в силу причинно-следственной связи, точно так же, как и раньше. Если это так, то я знаю, что что бы ни было потом, в конце концов, я буду точно так же лежать здесь и обнимать твое плечо.

— Может быть, так и будет.

— А, может быть, я буду тигром, а ты комаром.

— Может быть.

— Но в любом случае мы сейчас здесь, и сейчас мы — это мы!

Калифорния. Песок. Тугие паруса. Они просыпаются в объятиях. Медведев встает, едва не падая обратно, заправляет хайр за пояс и потягивается. Он видит перед собой огромное хипповское лежбище. Кто-то вовсю трахается в середине. Он идет вперед, перес тупая через размалеванные тела балдеющих людей.

— Эй, Снусмумрик, — кричит он какому-то старцу. — у тебя нет еще кислоты?

— Немного, Айвен, — говорит старик.

Медведев идет к нему, тут его кто-то хватает за ногу, и он падает и кучу полуодетых негритянок.

— Чувак, почему ты мимо? — спрашивает одна.

— Отстань, у меня ломки, я иду за кислотой.

— Парень, заторчим вместе, — говорит негритянка, — у меня как раз две дозы.

— О'кей!

Но тут ряды лежащих будто вздрагивают, смятые и перепутанные каким-то внутренним явлением. Сквозь них продирается обеспокоенная Сладкая Энн.

— Любимый! — кричит она. — Где ты? Мы проснулись! Куда ты ушел?!

Медведев смотрит на нее, соображая. Потом говорит:

— Эй, отвали. Ты мне надоела. И вообще у меня был интересный «трип», я хочу его продолжить. Я еще не опохмелился пивом в сосисочной на Пушкинской площади!

Хохот всех близлежащих сопутствует этим словам.

— Так что пока, крошка! Я возвращаюсь. А, может быть, с тобой у нас лучше получится? — оборачивается он к негритянке и целует ее в черную грудь.