Егор Радов - Борьба с членсом

— Ну, хватит!.. — заумолял Тьюбющ.

— Я тебя! — злобно пискнул Цмипкс, тыча его центром в центр.

— Ну, хватит… — повторил изможденный уже борьбою Тьюбющ.

— Я тебя! — настоятельно продолжал тыкать Цмипкс.

Над ними возник Склага.

— Эй! Звездючки! Перестать!

— Я его… — злорадно пробуркал Цмипкс.

— Он — первый, — тихо сообщил Тьюбющ, теряя ориентиры реальности от третьего цмипксового тычка.

— Я ж… — настроился на очередной тычок Цмипкс, но тут Склага создал две длинные длани и разделил звездючек вмиг, точно перепутавшиеся кисточки двух знамен.

— Это шо такое?! — наставительно вопроснул Скоага, создав для каждой звездючки по двухносому укоризненному лицу.

— Он, он!! — выпел Тьюбющ, создав перст, указующий на Цимпкса.

— Я все равно его упрею! — злобно утвердил Цмипкс.

— Во как! — удивленно прожонил Склага. — Откуда ты такой? Мы же — звезды, высшие существа, нам неизвестна агрессия, регрессия и злобство! Как же так? Кто родец?

— Зинник, — ясно сказал Цмипкс.

— Может, от меня… — подумал Склага.

— Может, и от тебя, — сказал Цмипкс.

— Молчать!!? — заорал Склага. — Я сейчас тебя накажу! Ты — звездючка, ты должен стать клевым звездом, а не твердозлобным жочемуком! Итак, я сейчас подрезаю на денек (заодно узнаешь, что такое денек) твои щупиньки и выставляю тебя на мочку! Ясно?

— Ах, простите, извините… — залепетал Цмипкс.

Тьюбющ побледнел от страха и превратился в ровный геометрический круг.

— Никак! — взопил опять Склага. — Посидишь денечек в мочке без полетов и высших свойств! Узнаешь, что значит быть звездом! Откуда ты такой? Твое вздетство должно происхрдить нормально, по-высшему! Злобность надо выдрать сразу!

— Я Зиннику скажу… — вымолвил Цмипкс.

— Зинник уже все ведает, звездючка! — рассвирипел Склага. — Ты что, думаешь, что у нас можно что-то скрыть?… Мы ж — звезды, высшие существа! Ясно?! Повторяйте: мы — звезды!!

Лица Склаги в это мгновение радостно заволоклись синеньким румянцем.

— Мы — звезды! — послушисто отозвались Умипкс и Тьюбющ.

— А пока еще вы не звезды, а звездючки! Вы даже в учёбище не поступили! Повторяйте: мы — звездючки!

— Мы — звездючки!

— Так. Так, — распевно натакал Склага. — Так вот, я уже все обсудил с Зинником, он так и решил.

— Но мы ж играли в говки, за что?… — преобразовался в кристальную слезу Цмипкс.

— Мой маленький, — произнес Склага, убирая одно свое лицо и обращаясь только к нему нежно-сияющей вечной улыбкой. — Конечно, вы только играли. Это есть высь звезда — играть, главное право звездючки! Игра есть мир, а мир есть Звезда! Вы играли, и

ты играл, я знаю, и ты знаешь. Но ты знаешь, что ты пытался перейти некую низшую грань, отделяющую тебя от твари, одну бздетскую черточку, что не дает тебе стать детенышем При. Ты не в силах ее перейти, ведь ты — звезд! Звездючка! Но само стремление к этому в тебе не столь приятно и занимательно, да и не нужно. Надо направить себя ввысь, ибо не все стольчудесно у нас, как вы думаете, и скоро вы узнаете о многом. Пусть наказание будет твоим первым уроком. Ты узнаешь время, ты познаешь плоть. Побудь на мочке, малыш, и я приду за тобой. Это — наш дар!

Тьюбющ зарыдал.

— Что случилось, малек? — возник над ним мудрый высокий Склага с ослепительно-добрым ликом.

— Отпустите его… Отпустите… Мы играли… Играли…

— Он буквально через миг будет вместе с тобой.

— Да?

— Да! Ведь мы ж — вне времени! Мы — звезды!

— Мы — звезды!!

— Эй, Цмипкс, прости меня… — заверещал Тьюбющ. — Давай, помиримся, давай, покажем друг другу оголенный центр…

— Да подожди ты, — отстегнулся Цмипкс. — Мне сейчас не до тебя. Меня выставляют на мочку!

Склага одним резким лучом перерезал его щупиньки, подхватил его и тут же исчез.

Под ним (мной) бесконечная грязно-желтая плоскость без ничего, над ним (мной) затаенное вдали, еле светлое, небо. Словно нёбо гигантского зверька, нависшее над дном почему-то плоской глотки. Будто непомерный пол главной залы бывшего дворца: нет стен, нет крыши, нет шпилей, нет дам. Как непомерно расросшийся кусок линолеума, вставший поперек вселенской сферы, не дающей ему развиться далее. Жалкий сгусток, кружочек посреди этой плоскости — он (я). Он (я) — это я (он). Он — Цмипкс. Он здесь, он посреди, он под. Он незнает ничего, кроме того, что он на мочке. Он незнает ничего, кроме того, что это будет денек. Что есть денек? Кто Цмипкс? Только плоскость, только гулкая даль вверху, глухой желтоватый свет. Только выблеванная кем-то капля меня и желтое ничто вокруг. Только бесчувствие, бесстрашие, безнадежность. Стоит расркыть зрючий зев и увидеть что-то, но есть только это. Стоит взлететь, достичь верха, прорваться за предел, отбросить линолеум, или глотку, как ненужный двор утрат, сжечь плоскость, будто гнусное прошлое, взорвать пейзаж снарядом своего светлого стремления ввысь, но у него нет этих сил, нет легкости — одна бледная мягкость, и если возможно какое-то иное бытие здесь на грязно-желтой плоскости под затаенным вдали небом, то оно немыслимо. Если возможно движение здесь, в этой убогой эрзеальности, то это движение вдаль и взад.

Я — Цмипкс. Я на мочке. Денек.

Чудовищное бесконечие круглой бескрайности здешнего места. Нет памяти, нет способностей, нет надежды. Когда-то присутствовали высшие воззрения, полный угол обзора мирской шири, совершенство взгляда на всё, восхитительные возможности быть сияющим. Когда-то почти въяве слышались шебуршащие вспархивания единого с душой духа, восторги копошений в выси чудесных небес, прекрасная независимость от гнуси, умение быть любым. Когда-то не было грязно-желтой плоскости повсюду, а был великий мир. Нет памяти, я не помню, никогда не было ничего, было всегда одно и то же, была плоскость, был убогий я, была плоскость, не было меня. Когда-то была всевечная желтая плоскость — вселенский пол под моим мокрым седалищем, и я разместился в одном из краев этого местечка. Я взывал к иным формообразам, но их не существовало, как не ыбло и каких-нибудь дерзко висящих линий; я молил неизвестно кого о сладких иконах, об интересных препонах, о завораживающих обертонах, но ответ отсутствовал. Я раскрыл зрючий зев, увидел склизкого себя — сморщенный сгусток души посреди желтизны — и возопил вверх в унынии и мраке. Но глухое небо никак не отреагировало на мои внутренние вопли. Кто ж я? Я рожден здесь этой плоскостной утробой, я выкормлен сам собою и воспитан тотальным не-присутствием разнообразных приятных вмешательств в свой мирок; я запутан убожеством этого вопиющего пейзажа. Я придавлен пустотой своего нахождения посреди здешнего вещественного желтого сгущения, расколовшего пространство на видимую и невидимую часть. Я не