Том Роббинс - Тощие ножки и не только

Возможно, на Эллен Черри влияла аура безвременности, излучаемая неким образом Саломеей, однако у нее не укладывалось в голове, как это в один прекрасный день Господь Бог просто резко нажмет на тормоза, и пусть себе весь мир кувырком летит через ветровое стекло. В чем же дело? Неужели жизнь и впрямь лишь неудавшийся эксперимент, обреченный на уничтожение? Поскольку еще тысячи лет назад пророки Всевышнего предсказывали жуткий конец света, складывалось впечатление, будто Творцу было изначально известно о том, что его эксперимент провалится. Почему же всемогущий, всезнающий Бог рискнул создать бесконечно сложную вселенную, если с самого начала понимал, что она будет вечно давать бесконечные сбои в своем функционировании и погибнет в языках испепеляющего пламени?

– Извините, сэр, «Маккавейское» в бутылках не экспортируют. В банках не желаете? Да, «Стелла» бутылочная у нас есть. Это египетское пиво.

Эллен Черри подумала, что на проблему можно взглянуть несколько иначе, если предположить, что жизнь – это не эксперимент, а просто испытание, испытание, которое большинство, хотя и не все, проваливают. Тех немногих, кто проходит его успешно, ожидает награда, загробная жизнь, которая не только по всем параметрам превосходит жизнь обычную, но и свободна от свойственного обычной жизни старения. Однако и в этом взгляде было нечто, по мнению Эллен Черри, упрощенческое, если не унизительное, но она не рискнула бы сказать, что именно, по крайней мере сейчас.

– Два «Маккавейских», одну «Стеллу» и бренди «Александрия». Не Александр, а Александрия. И не спрашивайте меня, в чем разница, – сказала она бармену. – Если вам интересно, то я спрошу об этом у того парня в феске, когда буду возвращаться на кухню.

Единственное, в чем Эллен Черри была уверена, – так это в том, что такие люди, как Бадди Винклер, нечувствительны к красоте в жизни, и эта их нечувствительность неким образом связана с их непоколебимой убежденностью в том, что люди в отличие от Бога имеют склонность разукрашивать жизнь вне очерченных раз и навсегда линий, и потому саму книжку с раскрасками следует намочить в бензине и сжечь. Время, по мнению Бадди и таких, как он, было не более чем короткой, скользкой тропинкой, ведущей от Евиной коробки с цветными карандашами к огненной топке Мессии.

В этот момент Саломея, смиренно потупив взор, ударила бубном по своей хорошо сформировавшейся вертлявой попке, посылая над столами волну экстатической вибрации, отчего двое экономистов-киприотов тотчас крутанулись на своих вертящихся табуретках. Эта волна ударила и по Эллен Черри, когда та с нагруженным напитками и закусками подносом вышла из кухни. Со стороны могло показаться, что она не обратила на это особого внимания. Однако формы вечности, очерченные резонирующими векторами, все-таки направили ей некую зигзагообразную ментальную цепочку, потому что Эллен Черри поймала себя на следующей мысли: те люди, что ждут не дождутся, когда Иисус на парашюте спустится на Землю и отменит вечеринку, скорее всего будут сильно разочарованы. Лично она не могла представить себе будущего, даже самого отдаленного, в котором не будет места официантке, которая – на усталых ногах и с ломотой в спине – выползает из кухни, чтобы принести очередное блюдо, если и не баба-гануга, то пусть какого-нибудь в равной степени малопривлекательного укротителя вечно напоминающих о себе сокращений желудка. Тем не менее Эллен Черри была вынуждена признать, что нескончаемое будущее, в котором нескончаемый парад официанток подавал нескончаемые тарелки с едой, наверняка станет для иных наглядной картинкой ада, тогда как другие потребуют для себя рай поприятнее.

Информацию о времени невозможно передать непосредственным образом. Подобно мебели, ее то и дело приходится опрокидывать и наклонять, чтобы удобнее пронести через дверь. Если прошлое – это массивный дубовый буфет, у которого необходимо отвинтить ножки и заранее вынуть выдвижные ящики и который в подобном виде может быть вверх тормашками внесен в проход нашего сознания, то будущее – это королевских размеров кровать с наполненным водой матрацем; такую вряд ли можно в целости и сохранности протиснуть, скажем, в кабину лифта.

Те миллиарды людей, которые настаивают на восприятии времени как стремлении к будущему, постоянно покупают себе такие «водяные кровати», которые никогда не протащить дальше парадного крыльца или передней. А если миссия человека состоит в том, чтобы жить во всей полноте настоящего, то в этом случае для той кровати у него просто нет места, даже если бы он попытался опустить ее через раздвижную крышу.

Эллен Черри Чарльз не меньше, чем Бадди Винклер, принимала участие в истории, этой современной форме самосознания, которая прославляет разобранный буфет и при этом слепо жаждет обладать «водяной кроватью». Однако в отличие от достопочтенного Бадди Винклера Эллен Черри не отвергала природы – живого настоящего живой планеты – ради стремления к трансцендентной цели. Именно поэтому-то поведение преподобного и смутило ее. В данный же момент Эллен Черри занята тем, что очищает блюда с тахини и подтирает тряпкой разлитый на пол джин и потому лишена возможности глубоко анализировать их с Бадом различия в восприятии времени. Действительно, хотя за свою короткую жизнь Эллен Черри и успела передвинуть немалое количество мебели, она, возможно, была интеллектуально не способна на подобный анализ – даже в условиях более спокойных. И все же она была, несомненно, права, предполагая, что Бад, с его неуважением к природе и человеческому опыту, был прочно привязан к собственной концепции времени, особенно в том, что касается главного пятичасового свистка, за которым последует загробная жизнь.

Когда упадет шестое покрывало – а с юным босоногим существом по имени Саломея, исполняющим древний левантийский танец рождения в бурлящем тестостероном посетителей нью-йоркском баре, это, по всей видимости, произойдет в самое ближайшее время – когда упадет шестое покрывало, то одновременно рассеется и пагубное, иллюзорное восприятие истории как мчащегося на всех парах экспресса и его апокалиптического места назначения.

Роланд Абу Хади как-то заметил, что евреи обычно успевают сделать за свою жизнь больше дел, чем мусульмане или даже христиане. И все потому, что еврей редко колеблется, берясь за выполнение художественной, общественной или коммерческой задачи, которая отпугнула бы, скажем, более квалифицированного гоя, возможно, разница в том, что еврей не ставит все свои деньги на будущее. Еврей же отважно сдает, берет и сбрасывает карты, обналичивая свои чеки, здесь и сейчас, добиваясь своих целей в свое собственное, настоящее время, и все потому, что как народ евреи сильно сомневаются в том, что и банки будут открыты на небесах.