Том Роббинс - Тощие ножки и не только

Бумер покачал головой, отчего берет съехал куда-то набок.

– Ну прямо из-под пера Роберта Фроста, – заметил он.

Пока они ехали в ресторан в его новеньком микро-автобусе-«форде», Эллен Черри мысленно прошлась по всему меню. Ей пришлось это меню выучить наизусть – что делать, если официанты целиком и полностью на твоей ответственности. В обязанности Эллен Черри входило разбираться, если вдруг они ненароком неправильно описывали клиенту блюдо или ошибались, принимая заказ. И хотя выбор блюд был не слишком богат и, по ее мнению, не слишком аппетитный, выучить меню наизусть оказалось делом непростым.

– Баба-гануг. Господи, что же это такое? Я же знала. Баба-гануг…

– Наверно, имя, которое взял себе Ричард Алперт по возвращении из Индии. Или название напитка – помнится мне, его еще дует на Рождество та бабенка из рекламы?

Бумер высадил ее на углу Сорок девятой улицы и площади ООН ровно в десять часов и перед тем, как умчаться, послал ей огромный воздушный поцелуй сварщика. Внешне Эллен Черри не проявила по этому поводу особого восторга, зато внутри нее все мгновенно превратилось в лебан-забади.

Поскольку это был первый обед после вторичного открытия ресторана, Спайк и Абу принимали участие в обслуживании клиентов. В будущем они будут появляться только по вечерам. А первую половину дня проводить, играя в теннис.

Кстати, познакомились они в теннисном клубе для представителей старшего поколения во Флориде. Судьба свела их в качестве партнеров в парной игре. Лучшая пара в клубе, они уже были близки к победе, когда Спайк неожиданно объявил, что не сможет принять участие в заключительном матче. Каково было его удивление, когда Абу сказал, что также не намерен участвовать в финальной игре.

На следующее утро, в то самое время, на которое была назначена так и не сыгранная ими игра, в Майами-Бич состоялся довольно скромный митинг в защиту мира. Спайк и Абу наткнулись друг на друга на площади перед отелем «Фонтенбло», где кандидат на президентский пост – из числа ура-патриотов – с пеной у рта призывал ослабить советское влияние на Ближнем Востоке. Спайк посмотрел на плакат в руках Абу. Абу посмотрел на плакат в руках у Спайка. И оба расхохотались. И стали партнерами не только на теннисном корте и так далее…

Официально Эллен Черри числилась метрдотелем, на самом деле исполняла обязанности администратора. А обязанности эти включали в себя следующее: принимать предварительные заказы на столики, разводить эти заказы на разное время с учетом того, сколько народу будет сидеть за каждым столом, составлять график работы официантов, распределять их обязанности в зале, искать замену заболевшим работникам либо тем, кто просто сачковал, принимать заказанные продукты, следить за тем, чтобы столы были сервированы правильно, чтобы в ведерках со льдом действительно был лед, а в баре имелся выбор напитков, и вообще держать заведение под контролем. От нее не требовалось вести бухгалтерский учет, зато вменялось в обязанность проверять персонал на предмет грязи под ногтями, неприятных запахов, бросающихся в глаза засосов и прыщей. А еще ей было предписано зорко следить за тем, чтобы в баба-гануге не обнаружилась – не дай Бог! – тараканья конечность.

Как и большинство владельцев ресторанов на Манхэттене, Спайк и Абу были вынуждены давать взятки санитарным инспекторам. И тем не менее тощая тараканья нога, налипшая на горошину, подобно ножке красотки, обвившей пляжный мяч, не сулила бизнесу ничего хорошего.

– Какому бизнесу? – скажете вы. Ведь в первый день работы ресторана даже в обеденное время зал был заполнен едва ли на четверть, а сами посетители были большей частью ничего не подозревающие туристы, пришедшие поглазеть на комплекс ООН. Да и тех – когда в двенадцать часов с минутами раздался звонок и некий голос сообщил, что в заведение подложена бомба, – пришлось в срочном порядке выводить из зала.

Они стояли на тротуаре в ожидании, когда прибывшие на место саперы завершат поиски взрывного устройства. Спайк поинтересовался у Эллен Черри, назвал ли звонивший имя организации.

– Нет, – ответила она, – но у него был иностранный акцент. Правда, я затрудняюсь сказать какой – еврейский или арабский.

– Во многих районах Ближнего Востока их не различить, – заметил Спайк. – Люди спрашивают, какое у вас меню – палестинское или израильское? А какая между ними разница? – в свою очередь спрашиваю я. В Иерусалиме все едят примерно одинаковую пищу. Как-то раз – честное слово, я не вру! – Организация Освобождения Палестины подала официальную жалобу в ООН, что, мол, израильтяне украли у них национальное блюдо – фалафель. Ха! Израильтяне только посмеялись и как ели ее, так и продолжают есть. Надеюсь, тебе известно, что на сей счет говорит наука – человек то, что он ест.

– То есть вы хотите сказать, что у евреев и арабов много общего? А вот мистер Хади иного мнения.

– Разные, одинаковые – проблема не в этом. Проблема в том, что и те и другие считают, что они не такие. Что они лучше. Их религии учат их тому, что они лучше. Я люблю мой народ. По крайней мере в последние десятилетия мы, евреи, были умными, предприимчивыми, отзывчивыми, наконец. Добрыми и веселыми. Но утверждать, что мы-де «Богом избранные», что Создатель любит нас сильнее, чем другие народы, – охо-хо! Это значит искушать судьбу. После таких слов ничего хорошего не жди. Того гляди накликаешь беду. Да что там, уже накликали. Иерусалим – самый неспокойный город в мире. На протяжении тысяч лет Иерусалим был столицей человеческой розни и смерти.

– Тогда почему вы с мистером Хади так его любите?

За этим вопросом последовала долгая и выразительная пауза. Она была длиной с Ист-ривер, эту сопливую сиротку Атлантического океана, которая протекала у них за спинами, – не река, а так, сточная канава. Пауза была такая же выразительная, как и штаб-квартира ООН, эта Вавилонская башня современности, башня эгоизма, тайных шифров, надежд и взаимных подозрений, что вздымалась навстречу хрупкому небу всего в квартале от них. Это была долгая, выразительная пауза, во время которой Эллен Черри заподозрила, что Спайк пускает слюни, разглядывая ее туфли.

Ростом Спайк Коэн был гораздо ниже Абу Хади. А еще он был коренастее и – как правило – более эмоционален. В то время как Абу оставался спокоен даже в центре торнадо, Спайк превращался в воронку панических страхов, что бешено вращалась вокруг островка затишья и спокойствия. Волосы его были серебристы, как поднос для королевского чая. Он носил их слегка напомаженными и зачесывал назад. Шевелюра эта чем-то напоминала лунный прилив на гладком хромированном пляже, волну, что разбивалась о некий тропический Детройт. Черты его лица были правильными, как на рекламе греческого деликатеса, зато глаза – вот уж в чем не было ничего классического. Это были сверкающие изумруды, которые вполне могли когда-то принадлежать какому-нибудь идолу в образе ягуара. Нет, в них определенно было нечто кошачье. Спайк был скорее Обувным Львом, нежели Обувным Волчищем. Абу – кстати, он подошел к ним во время затянувшейся паузы – с возрастом пристрастился к темным, строгим и солидным костюмам. Спайк же предпочитал оранжевые спортивные куртки и зеленые галстуки – словно задался целью покорить публику на скачках.