Чинуа Ачебе - Стрела бога

— Обереги нас, земля Умуаро! — воскликнул Акуэбуе и вслед за ним остальные.

— Мы сейчас в Умуаро? — спросил Эзеулу.

— Раз этот человек заболел и не оставил для тебя никакого послания, то тебе лучше вернуться домой и прийти снова, когда он выздоровеет, — вмешался Эдого, решивший, что это неподходящее место для всегдашнего состязания в остроумии между отцом и его другом.

— Не такого рода это путешествие, чтобы хотелось совершать его дважды. Нет уж, я буду сидеть здесь, покуда не разберусь во всем этом деле.

— Разве ты знаешь, сколько времени он проболеет? Ведь ты можешь прождать здесь…

— Даже если он проболеет столько времени, что на кончиках пальмовых побегов созреют кокосовые орехи, я все равно буду ждать… Как поживают домашние, Угойе?

— Были живы-здоровы, когда мы расстались с ними. — Из-за тяжелой ноши на голове ее шея казалась короче.

— Как дети, жена Обики, все прочие?

— Все были живы-здоровы.

— А как твои ближние? — обратился он к Акуэбуе.

— Жили тихо-мирно, когда я уходил. Болеть никто не болеет, а животы от голода подвело.

— Ну, это не страшно, — вставил сын Нводики. — Голод лучше, чем болезнь. — С этими словами он вышел, высморкался и снова вошел в хижину, вытирая нос тыльной стороной руки. — Нвего, не жди, чтобы забрать посуду. Я сам отнесу ее домой. Пойди-ка и найди что-нибудь поесть для этих людей.

Его жена взяла у Угойе ее ношу, и обе женщины отправились готовить.

Времени оставалось мало, и, как только женщины вышли, Акуэбуе заговорил:

— Обика рассказал нам, какой заботой окружили тебя сын Нводики и его жена.

— Сами видите, — произнес Эзеулу прожевывая рыбу.

— Благодарю тебя, — сказал Акуэбуе Джону Нводике.

— Благодарю тебя, — сказал Эдого.

— Мы не сделали ничего такого, за что бы нас стоило благодарить. Да и что могут сделать бедняк и его жена? У Эзеулу, как мы знаем, есть дома и мясо, и рыба, но пока он здесь, мы поделимся с ним всем, что едим сами, пусть это будет просто ядро пальмового ореха.

— Когда Обика рассказал нам об этом, я подумал: все-таки нет ничего лучше путешествий.

— Верно, — откликнулся Эзеулу. — Молодой козлик говорил, что, кабы он не живал в племени своей матери, так не научился бы задирать верхнюю губу. — Он усмехнулся про себя. — Мне следовало чаще наведываться на родину моей матери.

— Что и говорить, эта прогулка сгладила с твоего лица все следы вчерашней угрюмости, — заметил Акуэбуе. — Услышав, что за тобой ухаживает человек из Умуннеоры, я сказал: быть такого не может! Как мог я поверить этому, если дома у нас настоящая война с умуннеорцами?

— Воюете вы, оставшиеся дома, — сказал сын Нводики. — Я не беру эту вражду с собой, когда отправляюсь в чужие края. Наши мудрецы не зря говорили, что тот, кто путешествует вдали от своего дома, не должен наживать врагов. Я следую их совету.

— Вот это правильно, — проговорил Акуэбуе, не зная, как лучше всего перевести разговор на то, ради чего он сюда явился. После недолгой паузы он решил разом раскрыть смысл своего посещения, подобно тому как одним ударом мачете раскрывают жители Нсугбе кокосовый орех. — Наше путешествие имеет двойную цель. Мы привели Угойе, чтобы освободить жену Нводики от ее бремени, а еще мы пришли для того, чтобы поблагодарить самого Нводику и сказать ему: что бы ни вытворяли его родичи дома, в Умуаро, отныне он брат Эзеулу и его семье. — Говоря это, Акуэбуе уже шарил рукой в своем мешке из козьей шкуры в поисках маленькой бритвы и ореха кола. В наступившей тишине был совершен обряд, связавший Эдого и Джона Нводи-ку кровными узами. Эзеулу и Акуэбуе молча наблюдали, как двое молодых мужчин едят дольку ореха кола, орошенную кровью каждого из них.

— Как получилось, что ты стал работать у белого человека? — спросил Акуэбуе, когда беседа вернулась в обычное русло.

Сын Нводики откашлялся:

— Как получилось, что я стал работать у белого человека? Я прямо скажу: все это замыслил и устроил мой чи . В то время я ничего не знал о белом человеке; я не понимал его языка, не ведал его обычаев. В сухой сезон будет три года, как это случилось. Вместе со своими сверстниками я пришел тогда из Умуннеоры в Окпери, чтобы разучить новый танец; мы приходили для этого в Окпери каждый год в сухой сезон после уборки урожая. К большому моему удивлению, я обнаружил, что среди танцоров-окперийцев нет моего друга по имени Экемезие, в доме которого я всегда гостил во время этих посещений и который останавливался у меня, когда моя деревня принимала гостей из Окпери. Напрасно искал я его в толпе встречающих. Другой мой приятель, Офодиле, пригласил меня к себе домой; от него-то я и узнал, что Экемезие ушел работать на белого человека. Не могу вам передать, какое чувство я испытал, услышав эту новость. Это было почти все равно, как если бы мне сказали, что мой друг умер. Я пытался поподробнее расспросить Офодиле об этой работе у белого человека, но Офодиле из тех, кто не может ни минуты посидеть спокойно и досказать историю до конца. Однако на следующий день Экемезие пришел повидаться со мной и привел меня на эту самую Правительственную горку. Он назвал меня по имени, я ответил, и у нас произошел серьезный разговор. Экемезие говорил, что все хорошо в свое время; для танцев тоже есть своя пора. Но, продолжал он, разумный человек не будет продолжать охотиться на мелкое зверье в кустарнике, когда его ровесники добывают крупную дичь. Он посоветовал мне бросить танцы и устремиться в погоню за деньгами белого человека. Ваш брат слушал во все уши. «Нвабуэзе» — называет меня Экемезие. «Да, — отвечаю, — это мое имя». Так вот, говорит, погоня за деньгами белого человека в самом разгаре, и никто не станет ждать до завтра или до того времени, когда мы будем готовы принять в ней участие; если бы крыса не умела прытко бегать, ей пришлось бы уступать дорогу черепахе. И он рассказал мне о том, какого высокого положения достигли сейчас люди из разных маленьких племен — а ведь кое-кого из них мы раньше презирали! — тогда как наши сородичи даже не подозревают, что настал новый день.

Трое мужчин слушали его в молчании. Акуэбуе щелкал пальцами и мысленно приговаривал: «Ну, теперь я понимаю, почему Эзеулу вдруг почувствовал к нему такое расположение. Оказывается, их мысли — братья». Но на самом деле Эзеулу впервые слышал мнение Нводики о белом человеке и радовался, что оно совпадает с его собственным. Однако он тщательно скрывал свое удовлетворение: раз уж он составил себе определенное мнение о чем-то, не следовало создавать впечатление, будто он ищет поддержки у других; пусть другие ищут подтверждения своим мыслям в его мнении, а не наоборот.

— Вот таким-то образом, братья мои, — продолжал свой рассказ сын Нводики, — ваш брат и начал работать у белого человека. На первых порах он поручил мне пропалывать свою усадьбу, но спустя год он подозвал меня, похвалил мою старательность и поручил работу у него в доме. Белый спросил, как меня зовут, и я назвал ему мое имя; но он не смог выговорить «Нвабуэзе» и сказал, что будет звать меня Джону. — При этих словах на лице его засияла улыбка, но она тут же потухла. — Мне известно, что кое-кто у нас на родине распускает слух, будто я готовлю для белого человека. Так вот, брат ваш не видит даже дыма над его очагом; я лишь навожу порядок в его доме. Знаете, ведь белый человек не такой, как мы; раз он ставит эту тарелку здесь, он рассердится, если вы поставите ее там. Поэтому я день-деньской хожу по его дому и слежу, чтобы каждая вещь была на своем месте. Но, поверьте мне, я не собираюсь всю жизнь оставаться слугой. Как только мне удастся скопить немного денег, я думаю открыть маленькую табачную лавку. Пришельцы из других мест наживают большие богатства на торговле табаком и на торговле тканями. Люди из Элумелу, Анинты, Умуофии, Мбайно — вот кто хозяева на этом большом новом базаре. Они-то и вершат там все дела. Есть ли среди здешних богачей хотя бы один умуарец? Ни одного. Иной раз я стыжусь отвечать, когда меня спрашивают, откуда я родом. Мы не имеем своей доли на базаре; мы не имеем своей доли в конторе белого человека; мы не имеем своей доли ни в чем. Вот почему я возрадовался, когда на днях белый хозяин позвал меня и сказал, что в моей деревне, как ему известно, есть один мудрый человек и что зовут его Эзеулу. Я ответил «да». Дальше он спросил, жив ли еще этот мудрец. Я опять ответил «да». Тогда он сказал: «Пойдешь с главным посыльным и передашь ему, что я хотел бы порасспросить его об обычаях его людей, так как мне известна его мудрость». Тут я и сказал себе: «Вот он, наш счастливый случай, теперь-то наше племя обратит на себя внимание белого человека!» Я ведь не знал, что так получится. — Он опустил голову и скорбно уставился в землю.