Ионел Теодоряну - Меделень

Герр Кулек догадался осветить фонарем луну и отправился дальше, беседуя с Аникой, как с глухонемой.

— Борщ, Профира, — провозгласил с балкона господин Деляну, швыряя папиросу.

— Борщ, Профира! — хором ответили с телеги, пытаясь заглушить лай собак во дворе и в деревне.

С лампой в одной руке и ложкой для салата в другой госпожа Деляну поджидала их на крыльце, олицетворяя собой аллегорию домашнего правосудия для тех, кто опаздывает к ужину.

— Ну и ну! Только телеги с волами вам и недоставало! Господин автомобилист, кто, скажи на милость, ужинает в такой час?

— Берегитесь, сейчас запущу в вас Фицей!

— Ай!

Госпожа Деляну сжалась в комок от ужаса. Но перчатки Герр Директора недолго носили это страшное имя. Следом за перчатками из телеги, бурно ласкаясь, выскочил Али.

— Мы выиграли пари, — крикнула Ольгуца, выпрыгивая из телеги на вторую ступеньку лестницы прямо в объятия господина Деляну.

— Правда?

— Вечная ей память! — произнес Герр Директор.

— Уф! Слава те Господи! — облегченно вздохнула госпожа Деляну. — У меня точно было какое-то предчувствие: пирожное готово.

— Да здравствует пирожное!

— Но вы его не получите, потому что не слушаетесь.

— Патапум, бум… Дай нам пирожное, мамочка, для поминовения души Патапума, — жалобно попросила Ольгуца, указывая на притворно умершего бассета.

— Что у нас на ужин? — примчался Дэнуц, отряхиваясь, как щенок, выскочивший из воды.

— Добрый вечер, tante Алис… Ольгуца подстрелила лягушку.

— Даа? Добрый вечер, Моника. Хопа! Проголодалась?

— Ужасно, tante Алис.

— Браво!

Моника, с разрумянившимися щеками, с травинками, запутавшимися в светлых волосах, щурилась от яркого света лампы.

— А где же Аника? Вы разве ее не встретили?

— Аника любуется месяцем! — пробурчала Ольгуца, жуя корку хлеба.

— Медовым! — добавил Герр Директор, стряхивая с себя сено.

— Григоре! Я тебе не дам пирожное.

— У Кулека найдется и для меня!

Послышались тяжелые шаги Профиры. Она несла кастрюлю с борщом.

— Приятного вам ужина! — пожелал им дед, низко кланяясь.

— И тебе тоже, дедушка!

— Но, пошли!.. Да уймитесь же наконец!

Волы задумчиво тронулись в путь, сопровождаемые лаем собак.

Пар от борща только увеличил аппетит проголодавшихся охотников.

В полной тишине слышался звон ложек, трескотня кузнечиков и вздохи собак.

В открытые окна лился солнечный свет и в то же время веяло прохладой, — как от дыни, только что принесенной из погреба: приближалась осень.

Корзиночка с виноградом посреди стола, украшенная листьями, была пронизана светом.

Виноградные гроздья — цвета ясного утра и утра туманного; цвета светлого дня; цвета рубинового заката; цвета черной полуночи; цвета синих ночей, озаренных спящей луной, — возвышались горой, воскрешая в памяти образы минувших дней и ночей.

Дэнуц ел быстро и много. В его тарелке не оставалось ни косточек, ни кожи: только зеленые скелеты виноградных гроздей. Ольгуца яростно бросала кожицу, словно оскорбления тарелке, и была увлечена скорее самим процессом еды, чем ее вкусом. Моника отрывала ягоду, губами снимала кожицу, выбирала языком косточки из сочной сердцевины и задумчиво клала кожицу на тарелку, словно это была шахматная игра: каникулы кончались, и мысли ее были далеко.

— Дэнуц, вымой виноград; сколько раз я тебе говорила!

Дэнуц окунул виноградную кисть в воду…

— У тебя будет аппендицит, так и знай! Зачем ты глотаешь косточки?

«Дай-то Бог», — мысленно пожелал себе Дэнуц, продолжая глотать целые ягоды: приближались школьные занятия.

— Спичку, — попросила госпожа Деляну, наливая кипящую воду в кофейник.

Герр Директор извлек спичку из коробка.

— Дай мне целый коробок. Я ведь не луну прошу у тебя!

— Это невозможно! Спичечные коробки исчезают бесследно.

— Хорошо. Я возьму реванш, когда дело дойдет до пенки.

— Возьми коробок… пусть только кофе будет с пенкой.

— И почему исчезают спичечные коробки? — спросил господин Деляну, закуривая папиросу и машинально опуская коробок к себе в карман.

— Потому что все мы похищаем чужие коробки! Верни мне коробок.

— Какой коробок?

— Мой собственный.

— С какой стати! Это мой коробок. Я его вынул из кармана. Вот, пожалуйста: один коробок… Ах ты черт!

Два коробка появились из кармана.

— Ты прав! Чудеса происходят со спичками! Видимо, в них есть нечто располагающее к преступлению.

— В огне, а не в спичках.

— От Прометея святое благовествование?

— Вот именно.

— Браво, Григоре! Когда будет пересматриваться уголовный кодекс, я предложу внести туда статью о новом правонарушении: прометеев деликт… Я это сделаю, чтобы увидеть выражение лица своих коллег. «Что это такое?», «Кто это?»

— А кто это, священник?

— Витязь, Ольгуца. Он похитил божественный огонь, и боги наказали его хуже, чем вора.

— И он стал гайдуком?

— Нет. Он умер.

— А кто отомстил за него?

— Литература, — улыбнулась госпожа Деляну.

Ольгуца нахмурилась и замолчала. Некоторые разговоры, сопровождавшиеся улыбками, сердили ее, словно они велись на языке, который она недостаточно понимала. Но больше всего ее возмущала усмешка Дэнуца.

— Что ты смеешься?

— Мне попалась кислая ягода.

— Хм! Тебе это очень к лицу: я потому тебя и спросила. Ты вроде Патапума. А от сладкого ты что, плачешь?

Дэнуц так некстати развеселился, потому что случайно ему в голову пришла одна остроумная мысль. Когда господин Деляну объяснял Ольгуце, что похититель огня был наказан, Дэнуц подумал: «Обжегся на огне!» Если бы не было Ольгуцы, он произнес бы это вслух. Вообще Дэнуц был внешне молчалив, а внутренне весьма говорлив, может быть потому, что внутри не было Ольгуцы.

Вокруг кофейника ярким хороводом плясало пламя.

«Фууу!»

Закипевший кофе вдруг поднялся, пенясь и шипя, как индюк. Держа кофейник за ручку над огнем, госпожа Деляну начала снимать пенку.

— Я больше не могу! — пожаловалась Ольгуца. — Я сейчас лопну. Мамочка, свари мне тоже кофе.

— Скажите пожалуйста!

— Пожалуйста, мама!

— Кофе не для детей.

— Почему?

— Потому что он возбуждает.

— Зачем же ты его пьешь?

— Он способствует пищеварению.

— А у меня разве нет пищеварения?