Ионел Теодоряну - Меделень

— Не-ет! Я их тебе дарю.

Каждый раз, когда ему приходилось бывать сообщником Ольгуцы, Дэнуц распространял на себя восхищение ее проделками. Дарение чулок было одновременно и услугой и платой.

Ольгуца уселась по-турецки на постель Дэнуца, сняла туфли и в ожидании чулок принялась разглядывать свои голые ноги.

— Ты можешь пошевелить большим пальцем, не двигая остальными?

— Не могу.

— Почему ты смеешься? — нахмурилась Ольгуца, демонстрируя чудеса акробатики.

— Не знаю… Очень смешные пальцы ног!

— Моих? — спросила Ольгуца с угрозой.

— Нет. Вообще пальцы ног.

— Ты прав, — вслух размышляла Ольгуца, вытягивая ногу и разглядывая растопыренные пальцы… — Смешно на них смотреть!

— Ольгуца, — сказал Дэнуц, усаживаясь на край постели и ощущая прилив откровенности, вызванной интимностью беседы, — я заметил одну вещь.

— Какую?

— Ты будешь смеяться… Скажешь, что я говорю глупости!

— Посмотрим! Сначала скажи.

— Я… думаю, — медленно произнес Дэнуц, не сводя глаз с Ольгуциной ноги, — что лучше быть ногой, чем рукой…

— Что??

Дэнуц покраснел.

— Повтори.

— …

— Погоди. Значит, ты говоришь, что лучше быть ногой, чем рукой? — размышляла Ольгуца, глядя по очереди то на руку, то на ногу… — Я об этом никогда не думала! А почему ты так говоришь?

— Я думал об этом как-то в школе…

— Ну-ка, скажи еще раз!

— Знаешь… я сидел за партой. Был урок арифметики. Я решал пример в тетради… и запутался.

— Еще бы, раз мамы не было рядом с тобой!

— И тогда я подумал, что лучше быть ногой, чем рукой… Потому что мои ноги ничего не делали: они были обуты в башмаки и стояли… на месте. А в это время рука мучилась над примером…

— Да. Конечно: ноги ничего не делали.

— Вот я и говорю! Ноги что делают? На перемене играют, а в классе отдыхают! — пожал плечами Дэнуц, все больше и больше оживляясь от разговора.

— Хорошо, но ногами ты ходишь, — заметила Ольгуца.

— Ну да! Но разве тебе не нравится ходить?

— Конечно, нравится!

— Вот видишь! Ногами делаешь только то, что тебе нравится!

— Тебе нравится ходить в школу? — спросила Ольгуца.

— …Нет.

— Значит, ноги делают не только то, что тебе нравится?

Дэнуц размышлял, покусывая палец.

— Подожди, Ольгуца! Но им-то что! Ведь ноги не учатся в школе.

— Верно! Они все время на переменке!

— Ты очень хорошо сказала! Это и я хотел сказать!

— Постой. Вначале ты сказал, что лучше быть…

— …ногой. Да, — перебил Дэнуц, убежденно взмахнув рукой.

— И рукой неплохо быть! Зимой руки в рукавицах, в карманах пальто или в муфте… Руки очень умные! — улыбнулась Ольгуца, глядя на свои руки, которые натягивали чулки Дэнуца, а до этого держали его галоши.

— Если ты нога, у тебя есть ботики, — робко защищал Дэнуц свою точку зрения.

— Ну и что? Боты уродливы, а ноги глупы! Потому их и не видно: они спрятаны в башмаках… Мне больше нравятся руки… Хорошие чулки! Merci!

— Ольгуца, что бы ты предпочла: чтобы тебе отрезали руки или ноги?

— Я не хочу ни того ни другого!

— Да нет. Я говорю просто так! Если бы ты была героиней сказки и император приказал бы отрезать тебе руки или ноги, что бы ты выбрала?

— Я бы стала разбойником и отрезала ему и руки, и ноги, и язык.

— Ты не хочешь отвечать! — вздохнул Дэнуц.

— Разве я тебе не ответила? Ему бы пришлось выбирать! А я ничего не отдам!

Ольгуца спрыгнула на ковер. Дэнуц в задумчивости продолжал сидеть на краю постели.

— Ольгуца, ты можешь представить, что будет, если тебе отрубят голову?

— Будет очень плохо!

— Я могу представить себе… Но у тебя от этого голова пойдет кругом!

— Что ты все выдумываешь!

— Нет, правда, ты никогда об этом не думала?

— А что мне об этом думать! Есть более приятные вещи! Разве голова тебе дана, чтобы думать, что ее нет?

— Я просто подумал… Если отрубят голову, обязательно умрешь?

— Конечно.

Дэнуц не решился перечить Ольгуце, однако с сомнением покачал головой.

— Однажды я посмотрел на себя в зеркало… и представил, что у меня нет головы.

— Ты бы сначала ее отрубил.

— Да нет… Просто я смотрел в зеркало и представлял себе, что я сам где-то снаружи, и только голова у меня в зеркале.

— Эге! Но ведь ты думал головой! Значит, мысли у тебя были не в зеркале, а в голове.

— В той голове, которая была в зеркале, — настаивал на своем Дэнуц.

— И ты умудрился не разбить зеркало, когда водворял ее на место?

— Мне было страшно, Ольгуца. Я смотрел из зеркала только на свои ноги. Значит, ноги у меня были в одном месте, а голова — в другом… как если бы два человека стояли друг против друга, но один из них был без головы. Смотри, Ольгуца!

И Дэнуц поставил ладони параллельно.

— А теперь предположим, что здесь, у кончиков пальцев, расположены глаза. Значит, правая рука — это голова в зеркале. Видишь: я сгибаю пальцы, в зеркале остаются только ноги.

— Это значит, что ты смотришь в зеркало… и видишь всякую ерунду!

— Попробуй, Ольгуца. После этого хочется закрыть глаза и уснуть.

Но Ольгуца уже не слушала его. Она что-то высматривала, глядя в сад из окна.

Дэнуц вздохнул… Ему многое хотелось сказать Ольгуце — перед отъездом. Сказать, например, что, если тебе отрубят голову, ты умрешь не весь. Умрет голова: что правда, то правда. Умрет тело: и это правда. Но есть ведь и нечто другое: котомка Ивана. Она не может умереть, потому что она и не живет: у нее нет ни тела, ни головы. Она возникает, «если закроешь глаза». Когда ты мертв, глаза у тебя закрыты. Значит, котомка Ивана остается на своем месте. И, значит, Дэнуц не может умереть, потому что, хотя котомка Ивана и принадлежит Дэнуцу, он сам тоже имеет к ней некоторое отношение. Когда он закрывает глаза, он может думать о себе, как о другом человеке. И Ольгуца находится в котомке Ивана. Все они находятся там. Значит, если умрет Дэнуц, останется котомка Ивана. Пока Дэнуц жив, котомка принадлежит ему. А кто возьмет ее, когда Дэнуц умрет? Бог… Если Богу будет угодно, он дунет в котомку Ивана, и все те, что находятся внутри, тут же воскреснут; и Дэнуц вместе со всеми… Да только вот тогда у Дэнуца уже не будет котомки. Она будет принадлежать Богу. А все те, которые были в котомке, перейдут к Дэнуцу, потому что он принес их Богу в своей котомке. И тогда Дэнуц станет хозяином извне, так же как сейчас он хозяин изнутри…

Но что поделаешь, если Ольгуца не хочет его слушать!

— Где патроны? — вдруг спросила Ольгуца, снимая со стены ружье.

— Что ты собираешься делать?

— Не приставай! Давай сюда патроны!

Крадучись, она подошла к окну и осторожно открыла его. Осенняя мгла наполнила собой комнату… Мокрая от дождя ворона раскачивалась на ветке. Ольгуца прицелилась.

— Оставь ее, не трогай!