Ульяна Гамаюн - Ключ к полям

— Нет.

— А критики утверждают обратное. Кто-то даже вспомнил известное выражение Пикассо, про то, что сюрреализм — это когда берется голубка и засовывается в задницу начальника вокзала. Вас не смущают такие сильные сравнения?

— Если память мне не изменяет, Пикассо и сам рисовал голубок. Так что по поводу задниц у меня есть нехорошее подозрение, что берется голубка и оттуда извлекается.

— Однако!

— Однако — поменьше бы художники работали языком, и побольше — кистью.

— Это правда, что поклонники вашего творчества в скором времени смогут любоваться своим кумиром на каждом втором билборде страны?

— Неправда. На каждом.

— Участие в рекламной кампании не кажется вам делом зазорным, опошляющим светлый образ творца?

— Многие известные люди этим занимаются, ничуть не опошляя светлый образ.

— Да, но часы и духи — это все-таки не стиральный порошок, довольно скверного качества к тому же.

— Насчет качества я бы на вашем месте был поосторожнее. А в остальном — это ведь прекрасно, что не часы с духами! Порошок — это ближе к народу, к читателю, к «волнам всеобщего недоумения», которые, конечно, понимают, что деньги лишними быть не могут.

— Довольно странно слышать это от вас.

— Не отождествляйте меня с моими героями.

— То есть, все, что они говорили, — ложь? Их мыслей и чувств вы не разделяете?

— В общем, нет. Только давайте без патетики.

— Хорошо. Тогда откройте секрет: как вам удается в бесконечной веренице вечеринок, фотосессий и интервью выкроить время на творчество?

— Творец остается творцом даже перед камерой и с коктейлем в руках.

— Если уж зашла речь о коктейлях… Расскажите немного о вашей литературной кухне. Где черпаете вдохновение?

— Половником из кастрюли. Нет, если серьезно, вдохновение — это такой же литературный вымысел, как Бог и чистая совесть. Этакая, знаете, отмазка прокутившего аванс писателя перед разъяренным издателем. Никакого вдохновения не существует. Я просто сажусь и пишу — работа у меня такая.

— А как же сродная деятельность? Только не говорите, что это тоже вымысел.

— Тогда я скромно промолчу.

— Вы поклонник Вима Вендерса — признанного короля роуд-муви. Ваша книга в некотором смысле — тоже роуд-муви. А что по части идей? Какие послания вы закладываете в свои произведения? Верите, как Вендерс, в то, что каждый человек волен изменить свою судьбу?

— Я не поклонник Вима Вендерса. И если уж совсем начистоту: я ни одной его картины не видел.

— Но как же… Критики наперебой отмечают его неоспоримое на вас влияние.

— Критики много чего отмечают, и все мимо кассы.

— Джон Фаулз в «Кротовых норах» писал: «Я не думаю о себе как о человеке, который „бросает работу, чтобы быть писателем“. Я бросаю работу, чтобы наконец-то быть». Ваша героиня могла бы сказать то же самое?

— Моя героиня — девушка очень простая и темная, и вряд ли бы она могла сказать то же, что сказал такой маститый писатель, как Фаулз. Вы решили меня забомбить афоризмами великих? Давайте лучше спустимся с Олимпа и поговорим обо мне. Или о моем галстуке.

— Но все-таки.

— Говорю же вам, моя героиня — особа фантастическая и невозможная. Так что у нее и спрашивайте.

— У кого спрашивать? Вы ведь ее убили.

— Я?

— А кто же?

— Ну, мы-то с вами знаем, кто.

— Нет, откровенно говоря. Это, кстати, одна из главных претензий к вашей книге — ее «куртуазная, расхристанная запутанность», как выразился Арсений Чуб в своей рецензии, остроумно озаглавленной «Трое в котелках». А Тарас Паланюк в свою очередь пишет, что «он ли ее укокошил, она ли его, все они умерли, или, того хуже, все они живы, разобраться совершенно невозможно».

— Ну, не знаю. А критики разве читают рецензируемые ими книги?

— Возвращаясь к теме убийства: похоже, устранение главного героя своего произведения становится некой идеей фикс для современного писателя.

— А что ж вы хотите — специфика профессии. Писатель находится в непрерывном процессе деторождения и детоубийства.

— Прямо работник ножа и топора какой-то.

— Или акушер-самоучка.

— Сам себя обслуживающий?

— Выходит, что да.

— Ваши герои — довольно странные люди. Они очень инфантильны, по словам того же Паланюка, «практически лишены витальности и при этом ужасно инфантильны».

— Какой витальный полет мысли! Прямо упражнение на брусьях, а не рецензия. Я смотрю, ваш этот Паланюк изрядно поупражнялся на моей книжке.

— А что ж вы хотите — специфика профессии. Критик находится в непрерывном процессе таланторождения и талантоубийства.

— Туше.

— Так что же ваши инфантильные герои: вы упорно пресекаете любые попытки подыскать для них прототипы. Неужели все эти люди — alter ego автора?

— Разумеется. Темные рытвины его извилистого сознания.

— А в окололитературных кругах поговаривают, что главный герой списан с вашего близкого друга, тоже писателя, шесть лет назад прошумевшего на всю Европу.

— Чушь. Это две совершенно полярные личности.

— А еще в тех же кругах бытует мнение, что стилистика вашей книги имеет тот же источник.

— Мнение это ошибочное и оскорбительное. Что еще говорят ваши окололитературные круги?

— Говорят о вашем друге. Это правда, что он находится в лечебнице для душевнобольных после неудачной попытки самоубийства?

— Правда лишь отчасти. Он действительно находится в одном очень хорошем доме-интернате для психоневрологических больных. Что касается самоубийства, то это ловкое изобретение желтой прессы, за которое, при желании, можно и по судам затаскать. Я не знаю всех подробностей, но дело обстоит примерно так: мой друг оставил чайник без присмотра и уснул, чайник закипел, вода хлынула через носик, огонь потух, а газ продолжал выходить. И если бы не разбитое окно в комнате, где он спал, и любопытная соседка, последствия могли быть еще более плачевными.

— Разбитое окно?

— Да, ему накануне разбили окно. Очень кстати. По словам все той же соседки, какой-то не то рыжий, не то русый мальчишка. Она, впрочем, подслеповата — женщина в летах, мало ли что могло привидеться…

— Печальная история.

— Да. Мой друг всегда недолюбливал чайники со свистками, и вот к чему это привело.

— Вам это кажется забавным?

— Мне это кажется самонадеянным.

— Но газ не объясняет сумасшествия.

— Сумасшествие вообще труднообъяснимо. Мой друг был истощен — физически и морально — уже давно. Происшествие с газом стало катализатором.

— Вы часто с ним видитесь? Есть надежда на выздоровление?

— Последние полгода я был крайне занят, но мой секретарь часто звонит его лечащему врачу и все подробности мне сообщает. Надежды, к сожалению, очень слабые.