Джон Краули - Любовь и сон

Недавно он разработал план создания автоматона, который сможет заменять его на официальных церемониях: процессиях, крещениях, пирах, маскарадах и мессах. Часовой механизм оживит автомат, молитвы и волшебство (белое, только белое) в нужные минуты временно наделят его разумом. Но возможно ли, чтобы прикосновение его исцеляло, молитвы летели к Богу, благословения — действовали?

Драгоценный камень! Правильно подобрать камень, нанести нужный знак, поместить в пустоту его сердца.

В городе поговаривали, что местные евреи могут создать из грязи человека, и в нем зажжется жизнь, когда некие иудейские литеры будут начертаны на его челе. Каким сердцем наделяют его? Когда этот человек выполнит свои задания, раввин сотрет одну букву (но какого слова? Император не помнил), и слово превратится в «Смерть». [520]

Он мог бы поговорить с главным раввином, расспросить его об этих тонкостях. Он пока что не сделал этого, хотя мог бы. Он размышлял и ждал, когда экспедиции охотников за драгоценными камнями вернутся из Исполиновых гор. А когда они вернулись, не привезя ничего, достойного внимания, император удалился в постель.

Он был самым известным меланхоликом Европы, он призывал к себе десятки докторов разных народов и школ, слушал всех и никого и всегда готов был выслушать еще кого-нибудь. Образ жизни, предписанный врачами, ужасал его вялое сердце: диеты, упражнения, отказ от удовольствий, сношение с молодыми девушками; во сне слушать музыку, пить тигриное молоко с вином, в котором растворена жемчужина… только неукротимая жажда жизни заставит вытерпеть все это. Болезнь была смутная, цепкая и изменчивая, а значит, должно найтись одно, простое, ясное лекарство. Император уверился, что оно существует: проклятие Рудольфа — страдать без него, а судьба Рудольфа — его обрести. Доктора говорили, что подобная вера — еще один симптом недуга, но лекарство, несомненно, избавит и от него.

Получив от Джона Ди письмо и небольшую книгу о Монаде, которую Ди посвятил отцу императора Максимилиану (секретари знали, что такие письма задерживать нельзя, как знали и то, что другие письма задерживать нужно, ведь в них могли быть тревожные новости или невыполнимые запросы), Рудольф положил книгу на столик у кровати, чтобы она была под рукой и ночью, когда император проснется, напуганный и бессонный. Он открыл книгу перед самым сном и уставился на замысловатый узел на титульном листе — узел, разобранный и собранный заново. Книга гласила, что он состоит из точки, которая порождает линию, которая образует круг, Солнце и Крест, каковой есть четыре стихии, а в них — семь планет, геометрия Евклида, знаки зодиака, начиная с Овна у подножия, Кардинального Огня, [521] incipit [522]и начала всего.

Вот он, Иероглиф Великого Делания. Для Рудольфа это было очевидно: он достаточно бился с иероглифами, тайнами, спрятанными в эмблемах, эмблемами, облаченными в стихи, стихами, объясненными через загадки. [523]

О трижды и четырежды счастлив тот [524] , кто достигает этой (почти копулятивной) точки Тернера и отвергает и удаляет эту темную и излишнюю часть Кватернера, источник смутных теней. Тогда при некоторых усилиях мы обретаем белые одежды, сверкающие, как снег . [525]

Смени черное на белое, одень Ребенка, приготовься к Свадьбе, Бракосочетанию Земли и Небес. Он уже слышал это прежде.

О Максимилиан! Пусть Бог через Свою мистагогию сделает тебя (или другого отпрыска Австрийского Дома) могущественнейшим из всех, когда придет мое время упокоиться во Христе, с той целью, чтобы слава Его безупречного Имени была восстановлена среди невыносимых теней, накрывших Землю.

Невыносимые тени. О если бы они исчезли. Император вернулся к странице, на которой была изображена Монада. Но как долго он ни всматривался, она ничего ему не поведала; однако в ту ночь спал он крепко. Утром же выслал человека в дом Ди, чтобы пригласить его в замок.

Тысяча ступеней ведет вверх от пражского Старого Града к воротам дворца Градшин, по-богемски — Градчаны. Ступени, вытесанные в каменном подножии замка, петляют и карабкаются в гору, высоты и ширины они разной, так что нога никогда не знает, где опустится, и путник сбивается с ритма. На ступенях, в лачугах и пещерах, в палатках и под открытым небом собираются шайки нищих и предсказателей, и те, кто страдают от ужасных болезней и уродства, и те, кто уродами притворяются милостыни ради; здесь — шлюхи, потерявшиеся дети, святые, которым были видения о конце света, и те, кто приносит тяжбы или прошения императору, но на полпути вверх по бесконечным ступеням (какими они казались доктору Ди) отчаялись найти справедливость и милость и замерли в позах, выражающих безнадежность, — теперь они не могли даже протянуть в мольбе руку проходящим мимо.

Он шел вверх, крепкий старик, подгоняемый своей миссией, и радовался силе ног, окрепших за годы скитаний по британским холмам в поисках древностей и святилищ. Поднимаясь все выше, он повторял про себя слова ангела Уриэля, сказанные прошлой ночью: [526] Если он живет праведно и верно следует за мной, укреплю Дом его столпами из гиацинта [527] , и палаты его исполнятся скромностью и успокоением. Пошлю на него Восточный Ветер, подобный Царице Успокоения, и воссядет она в замках его с Триумфом, и заснет он радостно.

Казалось, стража и распорядители на воротах были поставлены, чтобы никого не впускать. Доктор Ди чуть ли не все Утро стучал в окошко, его отсылали от одного к другому, пока наконец не признали bona fides , [528]после чего он с радостью был впущен: Его величество вас ожидает, что ж это вы задержались, идемте, идемте.

Главный управляющий императора, Октавиус Спинола, ученый придворный, от которого Ди получал приветливые письма на великолепной латыни, ухватил доктора за подол мантии и повел его вверх по еще одному огромному пролету, которым, по словам Спинолы, вооруженные люди некогда въезжали верхом на мессу; под неимоверным веерным сводом, расходящимся подобно сплетенным пальцам, сквозь открытые двери, мимо рядов кабинетов и сундуков (кто знает, что в них хранится), в личные апартаменты, где ставни полуприкрыты от летнего солнца, и через столовую в личный кабинет императора. Высокая холодная комната, не исполненная скромности, а равно и успокоения; громоздкий стол черного дерева, за которым сидит император; перед Рудольфом — огромный столовый прибор из серебра и открытая шкатулка, из которой он достал копию «Монады», переплетенную в позолоченную кожу: Ди узнал книгу.

«Это была книга моего отца, — сказал император. — Я нашел ее сегодня».

«Он был велик и добр, — сказал Джон Ди, — и я чту его память».

Почудилось ли ему в полутьме комнаты или глаза императора и впрямь наполнились слезами?