Ребекка Годфри - Драная юбка

Ну, сказала Глория, поправляя очки и разглядывая мои ответы. У тебя просматривается склонность к профессиям, где нужно оказывать помощь и поддержку – медсестра или ветеринар. Хочешь обсудить варианты?

Не очень, ответила я.

Она протянула мне бланки для поступления в колледж Камосан на отделение медсестер и сказала, что я не такая, как остальные девочки, что я чувствительнее и что я готова к Переменам.

Но она ошиблась. Я обладала чувствительностью скалы. Я видела, как Кэсси и Амбер кромсают друг друга, и не сказала ни слова, а просто сидела, безжалостная и ни на что не годная. Ну какая идиотка просто сидит и не вмешивается? Мне бы стоило сказать, что меня это поразило.

Мне бы стоило сказать, что меня это огорчило. Мне бы стоило. Сказать что-нибудь хорошее.

Доктор в «Белых Дубах» оказался ни на что не годным.

Я попросила успокоительные, потому что у меня бессонница. Опера все никак не начинается.

Он ответил, что мне ни к чему успокаиваться.

Я сказала: Послушайте, у меня редкое заболевание. Может, вы о таком никогда не слышали, но поверьте мне, оно у меня есть, и я, наверное, от него умру.

В чем дело?

Дело в том, сказала я, что я родилась с жаром, и он утих, когда мне было шесть, но в этом году вернулся. Он то появляется, то исчезает, и я не знаю, когда и почему. То я в жару и с головокружением, то его уже нет. Например, прошлой ночью я проснулась в холодном поту.

Он пощупал мне лоб и засунул под язык стеклянную трубочку.

Прижми ее и держи, велел он.

Через некоторое время он вытащил термометр из моих сжатых губ. Понаблюдал, как красный столбик поднялся. Потом упал и медленно поднялся еще раз.

36,6, сказал он. У тебя нет температуры. Вы в полном порядке, юная леди.

Вы в полном порядке.

Он сказал, что знает эти уловки с набиванием температуры наперечет.

Жар – это симптом , проинформировал он меня. Человек не может родиться с жаром.

Но ведь я была…

Жар – это не болезнь, сказал он. Противник часто принимает форму вируса или инфекции. И жаром природа расправляется со своими врагами.

Я отказалась говорить, где находятся мои родители, и меня отослали к чиновнице по размещению.

Ее звали Хейзел, она любила играть на собачьих бегах. В следующем году, когда ей стукнет шестьдесят, она собирается переехать во Флориду и проводить на бегах дни напролет.

Ты можешь курить, меня это не беспокоит, предложила она.

Мы немного побеседовали.

Я рассказала Хейзел, что хочу стать медсестрой.

Она сказала, что это достойная цель.

Таковой она и была. Идея медицинского училища придавала мне целеустремленности. Вся в белой одежде, я бы ощущала себя непорочной. Шрамы и гудрон, лес и бутылки «Баккарди», вкус Дирка Уоллеса, вид лезвия в крови – все это растает навсегда, как только я надену белую форму. В мягких туфлях на белой подошве я бы ухаживала за ранеными, как Эверли. Моя мать утешала людей с пулевыми ранениями и кислотными приходами. Я знала, что могу не хуже. Перевязывая раны, я бы шептала: Все будет хорошо .

Все они заслуживают медали за избавление меня от моих антиобщественных наклонностей. Заберите меня с улицы, где я общаюсь с ворами и проститутками. Поместите меня в семью, где я буду смотреть «Династию» и есть бифштексы.

Хейзел сказала, что Микельсоны – чудесная семья. Они живут в Гордон-Хед.

Взломанные замки, ободранные коленки, ворованный блеск для губ и дождливые улицы.

Айви Мерсер живет в Гордон-Хед, в особняке на холме. Может быть, это по соседству с Микельсонами?

На столе Хейзел гнездились стопки папок. Меня даже не подмывало глянуть, лежит ли там дело Джастины. Весьма необычно сознавать, что в один момент ты можешь отпустить живущий в голове образ, который был для тебя реальным, как крест надежды на шее.

Хейзел открыла дело.

Протянула мне карту.

Это Запретная Зона, сказала она, и была права. Центральные улицы: Йейтс и Дуглас, Пандора и Гавернмент закрашены красным, остальная Виктория девственно бела.

Эти карты обычно выдаются девочкам на испытательном сроке, сказала Хейзел. Но я бы предпочла, чтобы ты держалась в стороне от Запретной Зоны. Я также предпочла бы, чтобы ты не контактировала с этими людьми.

Она протянула мне список. Джеронимо Томас, Льюс Татерс, Майкл Джон Бёрнс… Я не знала ни одного из них. Наверное, они сутенеры.

Я хочу быть медсестрой, сказала я. И не хочу в центр. Я предпочитаю жить в Гордон-Хед.

Хорошо. И сделай для себя что-нибудь положительное, Сара.

Типа?

Вступи в организацию юных христианок. Или в драмкружок.

Непременно, ответила я.

В глубине души я надеялась, что Хейзел просто не слишком умна, иначе, если б она знала то, что знаю я, ее глаза не просыхали бы от слез, и она никогда бы не подумала, что меня излечат развлечения.

Хейзел сказала, что Микельсоны ждут меня к ужину. К шести, добавила она. Джиллиан делает великолепные бифштексы. Не опаздывай. Они тебя ждут.

Она вывела их адрес и телефон на моей карте: проезд Хулихан 3765.

Я. Буду. Хорошей девочкой. Я буду. Буду.

Ты – легкий случай, сказала она. Я была бы счастлива, если бы все мои девочки были так же готовы к переменам.

Вы в меня верите?

Конечно, верю.

Вы думаете, я смогу стать медсестрой?

Ты можешь стать всем, чем твоя душа пожелает, Сара. Но для начала тебе надо закончить школу.

Конечно, сказала я, но про себя подумала, что колледжу Камосан придется сделать для меня исключение, потому что в Маунт-Нарк я вернусь только при одном условии – с пистолетом в руках.

Хейзел, как вы думаете, я смогу стать хорошей медсестрой?

Отличной, ответила она и обвела кличку собаки в списке потенциальных победителей.

Я знаю, вы думаете, что я собираюсь напортачить у Микельсонов. Глава Десять: Пожар в Гордон-Хед. Вперед, можете во мне сомневаться. Мне плевать. Только отцепитесь.

В этот первый июньский день солнце все еще не осчастливило белые небеса своим появлением.

16:00. Я решила сесть на автобус возле конторы Социальной Помощи.

Я шла к остановке, и мужики больше не одаривали меня похотливыми взглядами. Три дня в «Белых Дубах» – и я лишилась должной невинности. Я все еще была в Китаянкином меховом пальто и хлипком белом платье; все еще носила ее сапоги на шнуровке. А вот о ноже вам остается только догадываться. Ну ладно, он все еще был со мной, но клянусь, пользоваться им я не собиралась.

Через два часа Микельсоны снабдят меня новым гардеробом. Мы обильно пообедаем бифштексами – мой первый вкус крови и мяса. Мы, наверное, помолимся перед обедом. После обеда я удалюсь в комнату для гостей и ни за что не стану там себя трогать.

Взломанные замки, ободранные коленки, ворованный блеск для губ и дождливые улицы. Я не стану больше писать в блокноте. Если я напишу слова, образы навалятся на меня за ними следом. Мне страшно захочется на крыши и в подворотни, мне срочно понадобится вылезти в окно.