Ребекка Годфри - Драная юбка

С мамочкой все ясно.

Она, должно быть, по моему голосу поняла, что я ничего не достигла.

Погоди, миленькая.

Я сильно закусила губу и в своей идиотской, недоделанной, бесполезной голове представила водопад. Как очищение, он падал и смывал звуки ее воды, смывал ее медовый голос, такую до боли знакомую «миленькую», которой она называла меня, когда была настоящей матерью и, разленившись и обкурившись марихуаны, играла с моими волосами и заплетала их в косы, когда я была маленькой, и она была настоящей матерью, и я была добра.

В этот раз все было гораздо лучше, чем в саду, потому что он был настоящий, реальный, грубый и прижался ко мне очень сильно. Его губы изгнали металлический привкус Дирка Уоллеса, а его руки заставили меня забыть о бессловесном прощании матери.

Все было лучше, чем с Дином, потому что он не был замедлен и ленив, а скорее отрывист и оживлен, этот парень с царапинами на локтях и коленях, парень, который действительно хотел, чтобы я осталась в его квартире, парень, который обнимал меня, умоляя не встречаться с моей суррогатной Высокопоставленной Семьей.

Я видел тебя в центре. Ты всегда такая…

Такая сильная, пугающая, опасная, недоступная, надеялась услышать я.

Такая потерянная, сказал он, целуя меня в шею. Мне все время казалось, ты что-то ищешь.

Немного отодвинувшись он спросил: А что ты искала?

Всего лишь ощущение, ответила я, водворяя его руку туда, где она была раньше.

С ним я была счастлива, намного счастливее, чем была бы с полезными Микельсонами. В своей грязной ванной он помогал мне изменить внешность. Я кромсала волосы тупыми ножницами, пряди перьями летели на пол.

Он выбелил мне волосы, рыжины в них совсем не осталось. Пощипывающий скальп – и вот пряди стали белее кости, белые, как фарфор.

Спиды: в хлебном пакете у него был запас. Он взрезал блестящие таблетки, которые называл черными красавицами. Когда белая пудра оказывалась на моем животе, он нюхал, а потом давал мне облизать палец, чтобы попробовать остатки. А ведь это может быть лекарством, думала я, вздрагивая не от жара, а от возбуждения. Это может быть лекарством лучше, чем пропишет какой-нибудь тупоголовый доктор, размышляла я. Ведь может, это спасение – слышать, как он говорит: Ты – мой тип. Я люблю беглянок .

Я целовала его ночь напролет, думая, что, наверное, все это было предопределено. Я так легко с ним познакомилась.

Можете считать, что я сняла Николаса. Я сделала это сразу же, как только увидела его – он скатывался с тоненьких перил возле библиотеки. Полицейский велел ему прекращать портить общественное имущество, на что Николас ответил: Исчезни.

Он сказал это в полный голос, а не пробормотал под нос.

Эй, позвала я, и он пошел ко мне. Черный ежик волос, улыбка еще избалованнее, чем у Дина. Он подтянул драные джинсы, спадающие с бедер и улыбнулся так, будто поверил, что я учусь на медсестру и могу излечить все его раны.

На второй день я заметила Синий Дом.

Я сидела на подоконнике и читала библиотечные книги о жгутах и йоде.

Николас жил в районе под названием Фэрфилд, милях в пяти от центра. На свободе. В хитро запрятанном месте, о котором я никогда не слыхала и очень удивилась, обнаружив, что оно еще обшарпаннее, чем наша с отцом улица. Дома тут были просто склеены вместе. На крошечных задних двориках не росли яблони или розы, а валялся разнообразнейший мусор: просиженный диванчик, сдутый надувной бассейн, искалеченные, ржавые, намокшие от дождей мотоциклы.

Это явно был район для беспризорных, место, где я могу чувствовать себя по-свойски.

Дом, зацепивший мой взгляд, обладал грязной статью. Самый высокий на холме, выглядывал из-за какого-то мелкого домика. Он был какой-то почти очеловеченный этим соседством, похожий на старшего брата-сорванца, который прикрывает младшенького.

Гниющая древесина была выкрашена в синий, но не в небесный, а в темный, цвет мокрых джинсов и формы американских полицейских. Разбитые окна покрыты прозрачной пленкой, в красном круге, нарисованном краской из распылителя на двери, – буква «А». Я всматривалась в дом, и через несколько минут заметила девочку. Девочку, которая явно выбралась из трущоб «Императрицы», – она была одета, как Кэсси, с бритой головой, с челкой, тело укутано в армейскую куртку. Внезапно она пнула дверь. Никто не открыл, и тогда она подтянулась на водосточной трубе, забралась на пластиковый карниз и в дом. Я видела подметки ее черных ботинок, они поднялись над краем окна. Потом она исчезла, и небо показалось светлым и серым, каким никогда не бывало.

Я вернулась к главе про артерии. Наверное, спиды, подумала я. Совершенно невозможно сконцентрироваться.

В тот вечер я спросила Николаса о Синем Доме.

Не смей туда ходить, приказал он.

Я спросила: Почему? Там внутри вроде что-то интересное происходит.

Он мерзкий, ответил Николас. Он просто отвратительный.

Николас многое повидал – ну, или ему нравилось так думать. Дважды он был в Калифорнии и даже в моем возрасте полтора месяца жил в Сан-Франциско. Фирма по производству кроссовок оплачивала его путешествия; он соревновался на скейте и говорил, что когда-то был просто легендарным. Сейчас ему двадцать три; он все еще звезда скейтбордистов; он продает спиды; у него высокие скулы и почти золотистые глаза; маленькие мальчики его обожают и называют Умейкой. Просто поверь мне. Ты не хочешь туда заходить.

Две гладкие колонны возвышались по обеим сторонам от входа в белый особняк в предгорьях. Свет выключен – владельцем особняка был продюсер из Голливуда, который в основном жил в Лос-Анджелесе. Луна подсвечивала бетонные изгибы спущенного бассейна. Я расположилась на хозяйской лежанке и мечтала расслабиться. Мальчики весь вечер прибывали по очереди через аккуратно подстриженные кусты, пока их не набралось пятнадцать. Они становились на мелком краю бассейна и скатывались до глубины, вписываясь в изгибы.

Их тела отбрасывали на стены огромные тени. Монструозные силуэты мелькали громадными согнутыми коленями и трясли руками. Они бы никогда в этом не признались, но, мне кажется, мальчишкам нравилось, что их тела проецируются в страшных темных великанов здесь, в мирной бетонной лощине пустого бассейна богача.

Я же не находила выхода энергии. Я попыталась написать в блокноте письмо отцу, но мысли скакали быстрее слов. Я подумала о коварной и симпатичной Амбер. Сара, тебе рано бежать. Сара, ты почти созрела учиться. Что она имела в виду? Мне так хотелось, чтобы она была здесь, мы бы вломились в особняк и от души наворовали украшений. Бьюсь об заклад – внутри были бриллианты и изумруды, и мне так хотелось протянуть руки к их холодному блеску и потрогать. Но мне лучше оставаться незаметной среди пятнадцати буйных мальчиков. Прошло уже два дня, и я ничего не пила. Я никому не навредила.