Карл-Йоганн Вальгрен - Ясновидец:

Сейчас он находился на скамье для зрителей, внедрившись в сознание нищенствующего монаха. Он хотел насладиться его смертью изнутри, чтобы окончательно поверить в то, что он, наконец, отомстил за потерю единственного человека, которого он когда-либо любил. Но в решающий момент что-то помешало ему…

После Лангганс вспомнит, что кабан резко и внезапно остановился, словно выполняя чей-то решительный приказ. Он остановился, помедлил секунду, повернулся и направился к своей клетке. И в следующую секунду, прямо перед ним, словно соткавшись из воздуха, появился мальчик-урод.

Лангганс никогда не испытывал ничего подобного: мальчишка, похоже, умел делаться невидимым и теперь материализовался у него на глазах.

Он уже понял, что мальчик внедрился в его сознание и знает о нем все. Но в то же время и он проник в сознание мальчика и тоже знал о нем все. Они словно поменялись душами. Вряд ли он смог бы определить, сколько времени это продолжалось, вечность или доли секунды. Но в душе у урода он слышал голос девушки, и она умоляла юношу остановиться.

Эти мгновения навсегда изменили жизнь Эркюля Барфусса. Он услышал голос Генриетты, и ее тихий, почти беззвучный голос изменил все. Он стал иным человеком.

Он не ошибался: это был ее голос, доносившийся до него с края бездны, он звучал яснее, чувственнее и нежнее, чем когда-либо. Это был голос любви, обращавшийся к нему — в него? — за пределами всех человеческих наречий, за пределами жизни и смерти; это была чистая, ничем не замутненная любовь, это была сама суть любви, ее дистиллят, и ненависть, уже почти разрушившая его душу, отступила перед этой неодолимой силой. Его обволакивала никогда ранее не испытанная им нежность, вытеснившая все — жажду крови, презрение и даже то чувство неизлечимого горя, невосполнимой утраты, которое, как он считал, никогда его не оставит. Он не замечал окружающего, волна нежности уносила его прочь от этого постылого места. Нищенствующий монах Лангганс, дикие звери, толпа — все отступило перед «захватившим его неземным в своей чистоте чувством. И это была окончательная капитуляция. Любовь, нарушающая все законы природы, побеждала. Откуда-то оттуда, где не существовало времени, ее голос дал понять ему, что она давно отомщена, что жестокость рождает только жестокость, и жажда крови в конце концов отравит его самого. Она заверяла его в вечной своей любви, и он понял, что смерть — еще не конец, а начало, первый шаг в новой жизни, где они снова будут вместе.

Ненависть, говорила она, самый страшный его враг, ненависть, а не люди. Ненависть, которою он нес в себе половину своей жизни, разъедающая его душу ненависть, которая довела его до края бездны, до границы того, что может вынести человек. Ненависть бессмысленна, она ничего не дает, только требует. Она постоянно требует, ее нужно питать: больше крови, больше презрения. Она требует, чтобы ее насытили, но это невозможно.

Он упал на колени. Вокруг кричала толпа, валялись трупы животных и затоптанных людей. Но он не замечал, где находится. Он слышал только ее голос, любимый голос, голос из непостижимой для человека вечности. Я рядом, прошептала она, я всегда рядом.

И даже Иоганнес Лангганс будет вспоминать эти мгновения в конце жизни, уже в эпоху паровых машин. Прижатый к стене, он с ужасом следил, как Эркюль Барфусс медленно обретает все более четкие контуры, словно проявляясь из состояния невидимости. Он видел, как глаза юноши сияют любовью к погибшей девушке, любовью такой же безграничной, как любовь Создателя к своему творению, к человеку, невзирая на достоинства его и на грехи его… любовью, существующей сама по себе, просто, чтобы мир был, чтобы вселенная не потеряла смысла.

И юноша исчез, как показалось Ланггансу, он был счастлив… безгранично счастлив, что девушка, наконец, дала о себе знать, что ненависть покинула его — навсегда. Он ушел на своих коротеньких ножках, исчез в охваченной паникой орущей толпе.

Много лет спустя Эркюль описывал этот день в Вене, как водораздел жизни и любви. Он думал, что подошел к самому краю, а на самом деле это было только начало.

Даже на склоне лет своих он помнил в мельчайших деталях этот день, приведший его на травлю, как он собирался покончить с Ланггансом и сразу после этого, заплатив любви все долги, покончить с собой. Но все вышло по-иному — любовь восторжествовала над смертью; голос Генриетты, голос из вечности, из неизвестных и непостижимых для смертного пределов, вернул его к жизни и изменил его навсегда. Он мог снова находиться среди людей, как один из них, как представитель человеческого рода — без горечи, без омерзения, с благодарностью за свою жизнь, свою судьбу, вообще за свое существование во всем его бесконечном богатстве.

Целыми днями бродил он по столице империи, по улицам и площадям, паркам и переулкам. Он более не скрывался, не носил маску — урод, карлик, ну и что? Его переполняла гордость и неслыханное счастье. Он заметил, что люди ему улыбаются, настолько заразительна была любовь его и радость понимания, что смерть — вовсе не конец, а начало новой жизни. Первый раз в жизни он понял, что значит свобода — свобода идентична бытию, она не знает границ и поднимает человека высоко над его земным существованием…

Той же осенью в Вене он встретил Барнабю Вильсона. Он встретил его на ярмарке на берегу Дунайского канала, недалеко от дворца Аугартен. Он стоял в толпе на выставке и глазел на воздушный шар, медленно поднимающийся в небо под действием заполняющего его теплого воздуха.

А известно ли господину, что флогистонированный воздух обладает свойством поднимать предметы в воздух?

Маленький циклоп стоял рядом с ним, приложив к единственному глазу подзорную трубу. Эркюль решил, что это обман чувств — он был уверен, что Барнабю мертв.

Нет, Эркюль, я спасся… все остальные погибли… но моя миссия, какой бы она ни была, все еще не закончена.

Они пошли вместе. Циклоп рассказывал ему о своей жизни и о своих планах. Его увлекли националистические идеи Кавура [44] де Кавур Камилло (1810–1861) — итальянский политик, единомышленник Гарибальди, борец за единую Италию. и Гарибальди. После того, как варьете закончило свое существование, он неустанно работал, чтобы создать новый и лучший мир. Социализм, сказал Барнабю, — наше будущее; сейчас уже есть мыслители, мечтающие улучшить жизнь человека — они называют себя коммунистами. И даже для глухих мир станет лучше. В Париже, рассказал он, уже есть школа для глухих, ее содержит государство. Он сам там был и изучал их методы. Они преподают на языке жестов, созданном на основе французской грамматики. Введены даже склонения и спряжения — их отсутствие до сих пор мешало создать полноценный мимический язык. Все преподавание ведется с помощью жестов. Эркюлю надо бы туда поехать; их привычка обмениваться мыслями напрямую отпугивает людей. Разумеется, в Европе уже не жгут колдунов на кострах, но наука никогда не признает их способность к общению без вспомогательных средств. Ему обязательно надо туда поехать — рано или поздно ему придется овладеть языком, на котором говорят и другие люди. Ему будет легко освоить язык глухих — своими волшебными ногами он может воспроизвести любой знак.