Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву

– На нашей свадьбе мы, кажется, виделись с тобой второй раз в жизни.

– Мало ли что тебе кажется. Ты мне, мальчишке, снилась, и я не хотел просыпаться, пытался удержать сон. Потом, в институте, я стал колоться, и ты снова была со мной, когда дело доходило до глюков.

– Колоться? В институте?

– Да, моя дорогая! Колоться! Еще в МГИМО. Приятный человечек, душа нараспашку, такой понимающий, предложил мне «стимулятор». Нисколько, по его словам, не вредный. Чтобы лучше учиться и ради раскрепощения. Девочкам-то нравятся такие, раскрепощенные… Нет? А я думал да.

– Как-то странно. Колоться. Бредишь ты, Виктор. Семидесятые годы… Какая тогда могла быть наркота, кроме травы?

– Да любая!!! Если нужно держать на крючке твоих родителей-разведчиков, чтобы работали в самых жутких местах и не рыпались! Любая!!! Если что – у любимого сыночка передозировка. Надо думать, была причина им не доверять до конца. Всегда есть такая причина, если загоняют в дерьмо! Они погибли как раз тогда, когда вы с Юрочкой отбыли в Гвинею, только известно об этом стало гораздо позже… «Погибли на боевом посту». Или устранены за ненадобностью как отработанный материал. Я не слишком расстроился. Я их почти не знал. Но мы не о том, а? Ты меня сбила…

– Может, хватит? Я поняла: ты меня хотел и получил в конце концов.

– Не-ет. Не хватит. Ты еще самого интересного не знаешь. Выслушай, сокровище мое, и – твое здоровье еще раз. Так вот. Направление в Гвинею получить было не так и сложно. Пришел запрос в то ведомство, где я обретался. Я выразил желание, а поскольку в Африку переться никто не жаждал, то… Вот он я, здравствуйте, Юлия Михайловна, моя мечта! Юркаболван работал, ты, малышка избалованная, обижалась. И дело было за малым: соблазнить тебя и устранить на фиг Юрку. Ха!

– Устранить Юрку?! Ты хочешь сказать?..

– Да, да, да!!! Это я выкрал те документы у него из стола! Я продал их штатовцам! Свел знакомство с помощницей их культурного атташе, бабой-шпионкой, трахнул ее, чтобы ей легче было меня завербовать, – просто подставился, я же видел, что она не просто так меня клеит, это же азы! И выкрал документы при первом же удобном случае. Копии снимать не стал, чтобы факт покражи был налицо и чтобы с Юркой побыстрее разобрались. Ты сбежала, сама себя испугавшись, но это мне было только на руку, я знал, что получу тебя. Вот так, любимая. А потом я спаивал его, дурака, и ни у кого уже не оставалось сомнений в его моральном падении. Тебя-то не было, и очень легко было повернуть дело так, что ты сбежала из-за его пьянства. Ну, где пьянство, там и шпионаж. Естественно! По тем временам.

А он пил и пил себе… А он велся как телок… И ты тоже велась, родная.

– Ты… Ты чудовище!

– Да ведь ты это давно знаешь! Что невинность-то изображать. А то, что ты тогда была на сносях… Как я ликовал! Лишить его не только жены, но и ребенка! Я победитель, любимая. И имя мне – Победитель!!! Я уж двадцать лет праздную победу! У моей победы твое лицо, твоя кровь… Знамя победы – простыня с нашей постели… И никому… Никому… Не дам…

Виктор уже бредил, пена кипела у его рта, алкоголь тек на грудь, и взгляд уплывал. Юлия не слушала, потрясенная, и не смотрела на мужа. Оцепенела, застыла, убитая. Очнулась, когда хрустнул в руках бокал, слишком сильно сжатый. Стряхнула осколки на пол и удивилась: когда успела выпить все до дна? И еще удивилась, что не поранилась. Подняла взгляд – все показалось незнакомым. Сон, не сон?

Напротив, в кресле, без сознания лежал Демон, хрипло дышал открытым ртом, голова боком на подголовнике, руки будто изломаны, глаза полуоткрыты, но слепы.

Юлию ноги сами понесли к заветному шкафчику. Ключ в замке – забыт. Шприцы. Немые, без надписей, ампулы в коробке. Она обломила носик ампулы и наполнила шприц…

На Рождество полагается ждать чудес. Чудеса стряслись, потому снова я взялся писать хронику. Чудо первое: все наши московские отбыли из самого большого в Бирштадте отеля, который оккупировали, казалось, навсегда, куда-то на карнавал – чертей изображать в сочельник. Я уж думал – не дождусь такого счастья, чтобы все сразу сгинули, пусть и на время. Стало как-то приятнее на свете жить, не так утомительно. Чудо второе: явился на Рождество в наш Бирштадт некто. Человек молодой, с длинноватыми не по моде черными кудрями, но не дикими, а этакими расчесанными, из ренессансных времен. Прямо Рафаэлевы кудри! Лежат волной на щеках. Молодой человек бродит по снегу, на елки задирает голову. Скатал снеговика, украсил угольными глазками и морковным носом, воткнул ветки вместо рук и одарил снеговика своими рукавицами. Вроде бы радуется наш ваятель, как малое дитя, но улыбается хотя и беззаботно, однако искушенно, будто Сам, сотворивший Адама. Скатал снеговику и подружку, столь же угольноглазую, с еловым носом-шишкой, с бюстом, который Снеговику должен бы представляться аппетитным.

Официантка в «Милой сладкоежке Суси» называет молодого человека Лео. Мне представляется, что уже все девицы в Бирштадте называют его Лео и надеются на нежную дружбу с ним. Точно так же липли московские девицы и к Юре Марееву, на которого наш Лео, несмотря на свою черноволосость, весьма похож. Так ведь сын же, насколько я понимаю. Из подслушанного разговора знаю, что вызвала его сюда, в Бирштадт, нежная матушка, когда-то знакомая мне Юлия Мистулова. Я ей нынче не рекомендуюсь и стараюсь не попадаться на глаза. Не узнает еще, как и Юра Мареев, а это обидно. Или узнает, а мне зачем?

Впечатление у меня создалось такое, что Юрий Мареев со своим сыном не знаком или не узнает его. Он все так же одиноко бродит по окрестностям, а Лео иногда наблюдает за ним с бесконечным интересом, если, конечно, не сидит при мятном ликере у «Милой сладкоежки Суси» в обществе очередной фройляйн. Или фрау. Кто их разберет-то теперь! Сплошные мини-юбки, декольте и колготки крупной сеткой даже в нашем Бирштадте, что у девиц, что у матрон отменной корпулентности. А почему? Эти моду привезли. Вульгарность заразительна. О чем я? М-да, если не сидит с девицей у «Суси» или не пишет картину. Наш Лео живописец. А я поодаль затаюсь (зрение еще при мне) и наблюдаю, как он пишет.

Остальные к живописи Лео (не то что к его обаятельной персоне!) проявили мимолетный интерес, однако этим дело и кончилось. Потому что всё на себя непохоже на его картинах. «Абсурд», – определил его живопись здешний служитель изящных искусств мэтр Георг Буркхардт, чьи пейзажи – череда поистине прелестных поэм, столь популярных у здешних туристов и у цюрихских галеристов, и славно раскупаются. Я тоже купил парочку и повесил в крошечной моей гостиной. Она сразу как бы и ожила, и наполнилась… мэтром Буркхардтом, как я понял через несколько дней, такая незадача. Мы с ним знакомцы, поскольку я уж обвыкся, и не так, как прежде, мучусь ностальгией. Мы с ним знакомцы, и он сказал: «Абсурд», – взглянув на живопись Лео. «Декадентские выкрутасы, но ничего нового», – добавил он. «Одно хулиганство, – сказал он, – девицы, что ходят за ним хвостом, наплачутся».