Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Перечисленное мною — внешняя сторона хорошего дела. Внутренняя же — мне важнее.

Внутренняя сторона дела состоит в том, что многие и многие тысячи людей, прежде всего молодых, получают возможность проявить участие в тех, кому это участие нужно. Находится выход для доброй энергии. Создается возможность для проявления добрых человеческих свойств, среди которых и участливость — забота о многих других.

Мне довелось прочесть сотни писем, вложенных в бандероли с книгами для детских домов. Много писем от детей, от пионеров. Мне кажется, что это свидетельство силы и ума нашей начальной школы. Ее учителя рассказали ребятам о комсомольской затее, раздули в них угольки добросердечия, подвинули к реальному поступку. Много писем из коллективов — рабочие, конструкторы, студенческие группы восприняли идею, как собственную необходимость. Одна старушка — по ее просьбе не называю фамилию — принялась собирать макулатуру, сдавала ее, на скромную свою пенсию выкупала дорогостоящие нынче дефицитные книги и присылала их для детского дома — это уже не просто порыв, а действие, продолжительное по времени, емкое по труду.

Пусть простит меня, что не знаю ее имени-отчества и называю ее столь официально, с инициалами, В. И. Федюшкина из Ленинграда. Эта добрая женщина связала семь пар шерстяных носочков для малышей и прислала их вместо книг. Поклон ей низкий за это. Носочки в детдоме, конечно, есть, но кто не знает, как горят они на маленькой егозе, да и тепло в детдоме не помешает — хоть моральное, хоть буквальное, которое дают носочки.

Так что если говорить о детском доме, прийти в него смогут немногие, но право на помощь, на участие в добрых делах должны иметь все, не так ли?

И вот тут от частного, от детских домов, я хочу перейти к более широкому.

Мы много говорим и пишем о нравственном воспитании. Слова эти — нравственное воспитание — порой звучат как заклинание. В нравственном воспитании, как и в футболе, разбираются, кажется, все. По крайней мере, все знают, что требуется, к чему надо прийти. Вот как прийти — это сложнее. Тут надо ломать голову. И чаще всего выходит так, что если нравственная цель нам очевидна, то путь к ее достижению, само воспитание выглядят расплывчато, туманно, так и оставаясь словами.

Мне кажется, воспитание нравственное, точно так же, как воспитание трудовое, требует упражнения, тренировки, знания. А для этого нужны возможности — не в форме собраний, более или менее научных сообщений и докладов, а в форме дела — вполне конкретного, массового и точного. Участливость как форма положительной человеческой энергии должна находить применение, отыскивать выход, иначе это грозит страшным: затиханием импульсов доброго желания. Как известно, если кран ржавеет, вода не течет.

Применительно к душе — это страшная, разъедающая ржавчина.

В размышлениях о природе подвига, как мощного по нравственной решимости разового поступка, существуют разные суждения. Тут поминаются и характер, и отчаяние, и то обстоятельство, что совершить разовый поступок едва ли не легче, чем множество мелких, но одинаковых в своей последовательности — не берусь судить, что точнее. Убежден лишь в одном: подвигу не может не предшествовать последовательная в своей целеустремленности жизнь. Подвиг не может состояться после ряда несправедливых поступков. Только честные решения жизненных, а может быть, и всего лишь житейских задач способны подготовить нечто большее. Каждодневные упражнения нравственности дарят нам героев.

Когда-то Лев Николаевич Толстой произнес вещие слова: «Совесть есть память общества, усвояемая отдельным лицом».

Он же добавил: «Совесть — верный руководитель жизни людей».

Но что такое совесть в человеческом общежитии? Свод внутренних истин, правил, которые вступают в действие в тех или иных обстоятельствах? Вот именно — вступают. Непременно действуют. Совесть — многозначное качество, она слагается из многих составных, одни из которых диктуют линию человеческого поведения в разных условиях, а другие действены без всяких условий.

Одна из благороднейших добродетелей — участливость.

Мне хочется стряхнуть с этого слова налет благотворительности; нет, участливость — это чисто человеческое свойство, и действенно оно без условий, вовсе не тогда лишь, когда кому-то плохо, хотя, если кому-то плохо, участливый человек не останется, разумеется, в стороне.

Итак, участливость.

Я пошел к этому важному свойству души от детского дома, отношение к которому должно быть явно участливым.

Но вернемся оттуда в нашу вседневность.

Меня не устает поражать перепад между естественной участливостью родителей к маленькому своему ребенку и неестественной безучастностью к ребенку подросшему — отроку, юноше. Я не берусь утверждать, что это норма, что она распространяется на всех как некая самодовлеющая и обязательная сила. Нет. Но многие отроческие проблемы, носящие сегодня, увы, черты общественных проблем — и среди них едва ли не в полном объеме такая болезненная, как юношеская преступность, — начинается с совсем, казалось бы, безобидного положения при котором подросток, достигший 15–16 лет, вдруг, порой и для себя неожиданно, получает статус самостоятельности, опережающий его нравственное развитие. При этом родители слепы, глухи, безучастны по отношению к дитю, каждый чих которого еще так недавно вызывал бурю беспокойства.

Многие склонны состыковывать понятие «участливость» с понятием «опека». Что и говорить, неумная и мелочная участливость может обернуться и раздражающей, вызывающей протест опекой.

Но сегодня у нас в дефиците именно участливость, умение пользоваться ею.

В быту довольно расхожей стала ситуация, когда старшие походя и, как говорится, наотмашь строго судят молодежь. Презрение и неудовольствие брызжут через край. При этом, если скажем, паренек «свой» и покорен, он молча глядит за окно, точно норовит выключить свой слух, воспринимает ругань как звуковую гамму, не больше; если «свой» и непокорен, начинается перебранка, которая старших приводит к сердцебиению, злости и валидолу — коктейль не из самых благожелательных. Если паренек не «свой» и дело происходит на улице, в магазине, яростный суд старших вызывает лишь огрызание — здесь пропасть между судьями, как правило непрошеными, и подсудимыми возникает немедленно и примиряющих обстоятельств нет.

Но вот что поражает: высокая взыскательность к младшим часто уживается с полным отсутствием какой-либо взыскательности к себе. А «возрастная» критика, когда один критикует другого только по праву возраста, к хорошему привести не может. Да, кажется, и такой цели не преследует.

И все же подобные отношения часты. Можно утверждать — типичны. Повышенные претензии к молодым при полной личной глухоте к ним и отсутствии взыскательности к себе лишь провоцируют нелюбовь младших к старшим. Как же тут не вспомнить понятие «участливость», если размышлять о позитивном выходе из положения?