Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Поступок не детский, а слезы вполне детские.

Слезы раскаяния.

Бывает, такая ситуация испугает, оттолкнет от «подворотни». А бывает, выйдет из милиции, встретит дружков — и в смех.

У самого кошки на сердце скребут, а он смеется.

Снова ведь раздвоение.

Уже перед товарищами.

Так что приспосабливаемость, «хамелеонничание», как пишет Василий, не его лишь личное качество в пору отрочества, а черта поведения типичная.

Хочу добавить: в этом слове — хамелеонничание — не вижу дурного смысла.

Напротив.

Ведь приспосабливаются к дурному ребята не зря.

К дурному приспосабливаются, видно, уходя от хорошего, от верного…

Есть смысл подчеркнуть еще раз: точно с материнским молоком впитывают в себя наши дети гуманные правила общества. Слушая бабушкину сказку, читая первую книжку. Разговоры взрослых, радио, телевизор, газеты, школа, книги, фильмы — все, весь воздух, окружающий человека с ранних пор, внушают ему правила жизни.

Я бы даже сказал, это показательно и примечательно, что подросток, сталкиваясь с дурным, приспосабливается, «хамелеонничает», меняет цвет кожи.

Путь от хорошего и правильного к плохому печален и драматичен, об этом весь разговор. Но, замечу в скобках, впитавшего правильные нормы жизни и упавшего затем в болото обратно на берег вытащить все-таки легче, а главное, естественней, чем наоборот.

Поэтому «хамелеонничание» не только реальное и типичное свойство подростков.

В приспособленчестве к дурному надо увидеть хорошую основу и за нее цеплять крюк подъемного крана, точно зная, что иной даже главарь «подворотни» может от чистого сердца ненавидеть ее.

Василий верно пишет о «мальках», которые, как он, рвались из «подворотни»: «Только их присутствие, их дружба меня и спасали».

Это не просто меткое замечание.

Это доказательство психологической неоднородности, неровности «подворотни».

Свидетельство того, что умелый педагог, да еще педагог, вышедший из этой самой среды, сумеет при желании раздробить компанию, оторвать «мальков» от остальных.

Я воспринимаю мысль Василия не как абстрактную идею, но как конкретную ступеньку, которую он, будущий педагог, обозначил для себя…

Ступенька пока одна, не знаю, первая ли, вполне возможно, она и обозначена интуитивно, но тем не менее высказана, намечена, определена и, на мой взгляд, соответствует психологическому портрету «подворотни».

«Что станет с человеком, если из него вынуть позвоночник?» Ответ Василия справедлив. Собственно, вопрос воспитания подростка и есть вопрос формирования у него «позвоночника». Нет его, и перед нами безвольная личность, человек, охотно подчиняющийся другому, более сильному и, к сожалению, не всегда доброму.

Чаще как раз напротив.

Василий пришел к важному человеческому выводу. К сожалению, не всегда судьба личности — логическое продолжение ее развития. Ведь бывает, что иногда человек устраивается в жизни, а не устраивает ее. Под словом «устраивает» я подразумеваю деятельное, активное, осознанное жизнетворчество.

Судьба Василия мне представляется прекрасным образцом «овеществленных идей».

Увиденное, прожитое, осознанное этот человек отлил в формы не стенаний, не разговоров, не размахиваний руками, а в формы собственных поступков.

Его выводы не сулят ему легкой жизни.

Он полон сомнений, размышлений.

Но не отчаяния! Этот человек, может, не всегда знает, с какого края подступиться, но убежден — подступиться надо, надо сделать. Да что там — уже делает.

Странные камуфлеты предлагает нам жизнь. Вот было у человека нелегкое детство, непонимание родителей, «подворотня». Но ведь именно потому, что было нелегкое детство, стал Василий таким, каков есть.

Память собственного детства помогает ему посвятить себя тому, чтобы другие ребята, пусть чужие ему по крови, не родные, не знали такого детства.

Память о родительской отчужденности научила Василия тому, про что писал Николай Иванович Пирогов и чего начисто лишены были родители Василия, — желанию и умению переселяться в духовный мир ребенка, чтобы по-настоящему понять его.

И наконец, «подворотня», ее уроки привели его к главному выводу: человек не из железа, бывает, ломается, особенно если вместо позвоночника слабая хорда, и главное в жизни не дать сломаться его душе на пороге между детством и взрослостью — на трудном перекрестке, с которого начинается настоящая судьба.

Быть на посту возле этого перекрестка тоже судьба. Нелегкая, часто неблагодарная. Но всегда счастливая!

Как писал Сухомлинский, «человечество любить легче, чем по-настоящему любить одного человека. Труднее помочь ближнему, чем твердить: «Я люблю людей».

Василий пишет: «Я в черных очках. Разбейте их мне… Ну а дальше я как-нибудь сам пойду»… Он вообще очень противоречив, этот молодой учитель. Говорит: «я в черных очках», а сам все прекрасно видит. Пишет: «не люблю людей», а любит их, очень любит. Варится в собственном соку, но если даже это и так, пришел к верным, более того, благородным выводам.

Все недоумения, все восклицания Василия, мне кажется, продиктованы одной ошибкой. Он хотел бы найти на всю жизнь единый рецепт. Изобрести перпетуум-мобиле, вечный двигатель. Но вечного двигателя нет. Не надо повторять ошибку многих, не следует биться лбом о непробиваемое.

Одного рецепта на все нет и быть не может.

Да оттого она прекрасна, жизнь, что на все нет единой меры и, сколько раз ни подступись к ней, выйдет всякий случай по-новому.

В неповторимости — достоинство существования, в неповторимости — счастье творчества, в том числе и педагогического.

А цель — цель Василий знает точно. «Как научить их быть людьми? И не просто людьми, а Людьми! И не просто жить, а Жить! Как?..» Это «как?» — вечный вопрос бытия. Вечный вопрос воспитания. И вечный вопрос всякого творимого человеком дела.

Я верю Василию. Очень верю, что он сделает из себя настоящего учителя. Сумбурность вопросов уляжется в стройный, гармоничный ряд, где доброе чувство, сердечность будут подкреплены твердым убеждением и профессиональным знанием.

Помнить себя в детстве, знать болевые точки не защищенного жизненным опытом возраста — вот главное условие удачи. Главное условие при выборе профессии и условие сохранения ее святости. Я говорю об учителе.

Учителем, помнившим себя в детстве, был Сухомлинский. Таким учителем может стать Василий. Предпосылки есть.

Неисчерпаема и неповторима юность.

Она дарится нам на всю жизнь.

Не зря же старики отлично помнят, что было с ними полвека назад, забывая события вчерашнего дня.

В подробностях, в красках, всегда ярких, нарядных, праздничных, помним мы юность. Кажется, тогда и солнце ярче светило, и цветы цветастей цвели.