Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

— Эжени!

Это относилось к ней.

Эжени! Женя не знала — горевать ей или радоваться?

Толковая институтская методика и отличное знание языка, казалось бы, помогли ей взять класс в руки с самых первых шагов. Анализируя про себя свои уроки, она думала иногда с удивлением о том, что никакого барьера между столом учителя и партами не оказалось вовсе.

Ей все удавалось подозрительно легко для начинающей учительницы. И когда, готовясь к новому уроку, она меняла кофточки, ей и в голову не приходило, что тишина, выученные уроки и послушание означают пока что одно — восторг перед истинной француженкой, сошедшей в класс с рекламной картинки иностранного журнала.

А в классе, невидимое Жене, творилось вот что.

Еще до появления юной француженки кто-то из бойких мальчишек объявил:

— Ну и бабец сейчас видел! Супер-модерн!

Но даже эта реплика не уменьшила эффекта от Жениного появления. На первой же переменке после французского девчонки устроили первичное рецензирование:

— Это да!

— Фирма!

— Вот как мечтаю одеваться, девочки!

— А джинсики!

— А рукава!

— А туфли!

— А сама! — это уж с мальчишеской стороны, причем без всякой иронии.

И мальчишки и девчонки влюбились в новую учительницу, так бывает нередко — когда внешность и «упаковка» нравятся подросткам, а у Жени и содержание не отставало от внешних показателей.

Однако жизнь — суровая штука. Первое впечатление споткнулось о строгость новой «француженки». Ей стало казаться — и по справедливости, — что знания класса неглубоки: произношение отвратительное, правила грамматики забыты. Полетели первые двойки. В класс вползло похолодание.

У всякого настроения в любой группе бывает свой закоперщик. Он первым выразил мысль, готовую сорваться у многих. Закоперщиком была девочка — назовем ее Зиной.

Натура мстительная и острая на язык, после второй двойки, полученной там, где при прежней учительнице обошлось бы тройкой, Зина на перемене заявила:

— Подумаешь, фифа! Мне бы такое барахло, я бы выглядела не хуже.

Зина действительно была недурна собой, и многие в классе, особенно из травмированных двойками, задумчиво поглядев на Зину, молчаливо согласились с ней. А Зина ринулась в бой. К концу уроков, чуточку опоздав и запыхавшись, она шепнула по страшному секрету:

— Говорят, наша фифа — генеральская дочка. Ничего удивительного.

Вообще женский ум и какое-то внутреннее чутье раньше, чем мальчишек, готовят девочек к боям характера позиционного, к схваткам с улыбочкой, к сплетням и слухам на пустом месте. Может, это и не очень педагогичное замечание, согласен, но пока никто из психологов толком не объяснил природу возникновения женской нелюбви, основанной на зависти к тряпкам. Как это получается? Позавидовала — и возненавидела. Бывает, видимо, и так. Но в нашей истории Зина тоже как будто была влюблена поначалу в Женю. Выходит, однако, не была — за влюбленность она приняла удивление, впечатление, желание самой выглядеть как эта «француженка» с институтской скамьи.

Драмы не было — часто, как и любое другое инфекционное заболевание, вещизм носит стертые формы не проявленной до конца зависти.

Особенно — тут; как ни говори, а барьер между учителем и классом все-таки был, и ни Зина, ни ее другие сторонники и сторонницы, посплетничав после уроков и на переменах, поваляв учительницу в грязи, обсудив досыта ее гардероб, дальше этого — опасаясь барьера — все же не пошли.

Что касается Жени, то она была умной и тонко чувствующей девушкой. Перемену в настроении класса после первых же двоек она ощутила тотчас. Сразу заметила: взгляды, которые бросают на нее ученики и ученицы, из восторженных превращались в настороженные. А у Зины — в скептический.

Вначале Женя огорчилась — это была естественная реакция. Известно, однако, когда человек расстроен, он и одевается соответственно своему настроению. Женя оделась проще и неожиданно, даже с чувством облегчения, почувствовала себя естественнее: клетчатая юбка, тот самый жакет и простенькая блузка.

Потом, как-то само собой Жене подумалось, что становиться рядом со своими учениками — не такое уж бесспорное дело и, приходя в класс, она приходит даже не на институтскую лекцию, не говоря уж о концерте и званой вечеринке, где хоть не все знакомы друг с другом, так все равны.

И еще Женя заметила одну подробность: Зина, смотревшая раньше на нее с вызовом, теперь казалась слегка растерянной, что ли, чуточку удрученной. Когда Женя, помогая ей, спрашивала Зину на уроке, та не скрывала ироническую улыбку, не думала о чем-то щекочущем ее чувства, а яростно дралась за свою тройку.

Впрочем, тройки постепенно превратились в четверки. Женя, Евгения Степановна, была справедливой учительницей.

Однажды, спустя немалое время, директриса, когда они остались вдвоем, неожиданно спросила молодую учительницу:

— А где твои чудные кофточки? Ты что-то давно не надевала их?

Женя покраснела — вопрос застал врасплох. Но у них — молоденькой «француженки» и старой директрисы — сложились к той поре доверительные отношения, почти как у матери с дочкой, и Женя, вздохнув, откровенно спросила:

— Может, мне их сдать в комиссионку?

— Еще что! — возмутилась директриса.

— А что лучше, — спросила тогда Женя, — не иметь их или носить только за пределами школы? Ведь и на улице меня увидит Зина. Что она подумает, что скажет? В школе одевается, как все, а на улице — как хочет? Это правильно — быть разной в школе и на улице?

Старая директриса, похожая на добродушную Гоголеву, беззвучно смеялась.

А насмеявшись — промолчала. Не ответила ничего.

Это вставная и в чем-то, не скрою, назидательная история понадобилась мне для того, чтобы подвести всякого молодого учителя к мысли — как ему одеваться. Подвести, не более — ведь у нас нет правил, регламентирующих одежду педагога, нет правил, ограничивающих броскую косметику или одежду, которая в чьих-то — может, испорченных — взорах означает высокий или низкий жизненный престиж. Каждый руководствуется своими соображениями, своей интуицией, вот только одна примечательная деталь не дает мне покоя: неужели же только с возрастом, с годами учитель одевается все сдержаннее, все скромнее?

На этот вопрос, пожалуй, не надо ответа.

Ведь не ответила же на вопрос молоденькой Евгении Степановны старая директриса.

Может, я отвлекся?

Но вернемся мысленно к письму Игоря, к анонимной откровенности, представим на минуточку Игоря в классе молодой «француженки»? Возможный вариант?

Вполне возможный.

А теперь давайте вообразим: Игорь влюблен не кого-то вообще, какую-то абстрактную девочку, а в ту самую Зину, которая позавидовала молоденькой учительнице. Позавидовала не только потому, что у нее нелады с французским, а еще и потому, что дома у нее только и разговоров, что о вещах.