Доналд Бартелми - Белоснежка

– И что потом.

– Швырок.

– Вы швырнули упомянутый пакет в упомянутое лобовое стекло.

– Да.

– И?

– Стекло вдребезги. Ха ха.

– Верно ли расслышал суд ваше заявление. Вы сказали ха ха.

– Ха ха.

– К этому выпаду мы вернемся позднее. Вы предупреждены. Давайте продолжим. Лобовое стекло разлетелось внутрь, в сторону пассажиров.

– Ха ха.

– Результатом чего стали поверхностные повреждения кожи лица в областях а, бэ, цэ и дэ.

– Совершенно верно. Ха ха.

– Фондю получил ранение в близком соседстве внутреннего угла глазной щели.

– Совершенно верно.

– Вы не могли бы пояснить суду, что это за место.

– Стык верхнего века с нижним. Внутренний.

– Как мы понимаем, «внутренний» означает часть, наиболее близкую к носу.

– Точно.

– Смещение точки ранения буквально на волосок имело бы последствием повреждение глазного яблока.

– Непоправимое.

– Затем вы принялись отплясывать джигу на…

– Возражаю!

– И в чем же предмет вашего возражения?

– Наш клиент, ваша честность, не плясал джигу. Могло наблюдаться некоторое сучение ногами, результат более чем естественного нервного перенапряжения, обычного для людей, попадающих в не совсем обычные обстоятельства, как то: свадьбы, рождения, смерти и т. д. Но ничего такого, что могло бы даже с самой большой натяжкой быть описано, как джига с присущими этому термину коннотациями веселья, беззаботности…

– Бляха 333 видел его отплясывающим джигу среди битого стекла и крови.

– Можно вызвать Бляху 333.

– Бляха 333 к свидетельской трибуне!

– Подходи, дружище, подходи. Клянешься ли ты говорить правду, почти всю правду и кое-что вроде правды, пока мы с тобой живы-здоровы?

– Ну да.

– Стало быть, Бляха 333, вы являетесь Бляхой 333?

– Он самый.

– Это вы исполняли обязанности на углу Одиннадцатой и Мясной, вечером шестнадцатого числа января?

– Это я.

– Ваше задание?

– Предотвращение покалечения школьников несущимися вскачь мебельными фургонами.

– Погодные условия?

– Такая, я бы сказал, морось и слякоть. Я даже чехольчик на фуражку натянул.

– Наблюдали ли вы, как вот этот человек, известный как «Билл», отплясывал джигу посреди крови и стекла, непосредственно после швырка?

– Ну, так это вообще-то как, я же не то чтобы как вроде силен в этих танцах-шманцах, ваша великость. Откуда мне знать, что это, значит, эта самая жига. Может, жига, а может, и жага. А может, и не жига и не жага, а нынешний прыг-скок. Может, он там прыгал да скокал. Откуда мне знать, я ж-то сам этого ни в жисть не делал, не плясал, значитца. Я ж с десятого околотка. Мы, которые с десятого, мы не пляшем.

– Благодарю вас, Бляха 333, за ваши абсолютно неубедительные показания, хуже которых не бывает. Можете вернуться на свое место. Итак, «Билл», возвращаясь к вашей былой связи с Фондю и Мэхтом, в каком отношении к вам они находились в том былье.

– Они находились ко мне в отношении скаутских вожатых.

– Они были вашими вожатыми. Стало быть, знакомили вас с некими разделами традиционных верований и навыков.

– Да. Долг скаутских вожатых – посвящение нас в скаутские таинства.

– И какова природа последних?

– В числе скаутских таинств такие вещи, как загадки завязки узлов, повадки диких животных и зачатки задатков для жизни на природе.

– Понятно. Так что же, эта проблема большой черной лошади – она тоже относилась к этому классу скаутских таинств.

– Нет. Она имела характер угрозы, наказания за преступление. Я преступил правило.

– Какое правило?

– Практическое правило, относящееся к котлам. Нам полагалось чистить котлы илом и песком. А я брал «Аякс».

– Это одно из скаутских таинств – скрести котлы песком?

– Само собой.

– Стало быть, ваше преступление состояло в противлении скаутским таинствам.

– Это оно и будет, если брать обобщенно.

– И какова же была реакция Фондю и Мэхта?

– Они сказали, что есть такая большая черная лошадь, и она имеет в виду меня съесть.

– Прямо так и сказали?

– Сказали, что она придет за мной ночью. Я лежал без сна, в ожидании.

– И она появился? Эта лошадь?

– Нет. Но я ее ожидал. И ожидаю до сих пор.

– Еще один вопрос. Верно ли, что вы допустили, чтобы огонь под чаном потух? Шестнадцатого января, когда вы увлеклись своей персональной вендеттой?

– Да, это правда.

– Чаноубийство. Преступленнейшее из преступлений. Да, Билл, невеселые у вас перспективы. Очень и очень невеселые.

– И еще надо запоминать, как все пишется, – сказал Пол Эмилии. – Вот первое, от чего мне невыносимо в иностранных странах. Ну кто способен правильно написать «Jeg føfler mig daarligt tilpas»! А значит всего-то: «Мне нехорошо», но это я и без того знаю. Что мне нехорошо. Но вот если бы это значило, к примеру, «Жёг фюрер мир за армий титьки»…

– Понимаю, – сказала Эмилия, только она этого не сказала, потому что она была животное. Не человек. Ее проблемы – не наши проблемы. Ну ее.

– Я стараюсь вести себя разумно, – сказал Пол. – С телефонной компанией – вежливо, с банком – бесцеремонно. А ничего другого они и не заслужили, этот банк, кроме бесцеремонности, и пусть присылают сколько угодно семян цинии, все равно я останусь при своем мнении. Но теперь, когда я ушел в Телемскую Обитель, под начало нашего толстопузого аббата, я делаю все, что мне заблагорассудится. Этот веселый проказник и притворный педант снова в стельку и знать не знает, что я здесь, на войне кошкопродавцев, сшибаю грошик-другой как корреспондент журнала «КошеМир». Жаль только, нету со мной Белоснежки. Ей было бы хорошо, мне было бы хорошо, мы могли бы заползти за вон ту груду использованных аркебузных пыжей и рассказывать друг другу, какие мы на самом деле. Я уже знаю, кто я на самом деле, но пока не знаю, кто на самом деле она. Возможно, на самом деле она не такая, как прочие девушки, которых я знал доселе, – не такая, как Джоан, не такая, как Легация, не такая, как Мэри, не такая, как Амелия. Не такая, как все эти дамы былых времен, с кем я проводил части своей юности, те части, что я пооставлял всем этим попам во всех темных клетушках с занавесочками и раздвижными дверками, пока не связал судьбу с телемитами и не начал делать все, что мне заблагорассудится. Положа руку на сердце, я не совсем уверен, что теперь я лучше, чем был тогда, в былые времена. Тогда я по крайней мере не ведал, что творю. А теперь ведаю.