Вадим Ярмолинец - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Знаете, вы тут стригитесь, а я прогуляюсь вокруг дома. Интересно, оставили ли дозорного наши юные друзья чекистов. И не открывайте никому, на всякий случай. Лиза, э-э... мне нужна будет рубаха.

Стрижка прервалась. Она вернулась в футболке.

– Хороша, шельмовка, до чего хороша, – пробормотал Кащей, застегивая пуговицы и заправляя рубаху в брюки.

Нам слышно было, как мягко клацнул язычок замка входной двери, как Кащей спустился во двор и его шаги под сводами подъезда. Она отошла от меня, за спиной ножницы стукнули о металл отлива. Я обернулся и увидел, что она снимает через голову футболку. Я стащил с себя клеенку. Отрезанные волосы съехали на пол. Мы поцеловались так жадно, как будто ждали друг друга вечность. Она так сильно прижалась ко мне, что я на секунду задохнулся. Оторвавшись от меня, она стала расстегивать мне брюки, шепча: “Ну, где ты шлялся, подлец?” Давление у меня поднялось с такой скоростью и силой, что я невольно загордился собой. Она так жадно накинулась на меня, на него, я имею в виду, что мне стало не по себе. Но я так хотел забраться в нее, что мне пришлось буквально оторвать ее от себя. От него, я имею в виду. Когда я вошел в нее, она была горячая и мокрая и, двигаясь в ней, я подумал, что к моему, так сказать, визиту, она, видимо, была подготовлена Кащеем. Просто своим внезапным появлением я не дал им довести дело до конца. Беспокоило ли это меня? Я так хотел ее, что просто отбросил эту мысль.

Когда Кащей вернулся, она подметала пол, собирая мои волосы в зеленый металлический совок. Не знаю, понял ли он по нашему виду, что произошло. На улице было уже темно, и Лиза зажгла маленькую лампу под оранжевым абажуром. И я, и она были за пределами светового круга.

– Ну-ну, чем занимаемся? – спросил Кащей, встав в дверном проеме. – Подстриглись?

– Да, – ответила Лиза.

– Как я и подозревал, мальчики еще только учатся, – сказал он. – Готов поспорить на червончик, что сейчас дуют пиво у себя в общежитии. При этом, тут я готов поспорить даже на четвертачок, включили какой-нибудь раздолбанный “Днепр” и крутят ту же самую музыку, которую сегодня искореняли по заданию партии и правительства. А пластинки я бы оставил пока здесь. На всякий случай. Ну, как вам понравилась наша парикмахер?

– Очень, – ответил я, не без вызова.

– Всем нравится, – улыбнулся тот. – И вам идет. Что-то такое в вас шалопайское появилось.

В коридоре, открывая мне дверь, она шепнула:

– Ты про Марину помнишь?

– Да, – шепнул я в нежный изгиб ее шеи, вдыхая аромат кожи, словно на память. – Я собираюсь на днях на завод и все там узнаю.

Я ощутил ее руку на своем причинном месте.

– Я буду ждать.

Дверь бесшумно закрылась. Я спустился во двор, миновал подъезд. Улица была пустынна. Я направился домой. На этот раз у меня были все основания, чтобы посматривать через плечо – не идет ли кто за мной.

“Мост вздохов” оказался у меня в руках меньше чем через неделю. Он лежал в пачке дисков в подвальной студии Олежека на Проспекте Мира, куда попал вместе с другими отобранными дисками то ли из милиции, то ли из обкома. Пачка была довольно увесистой – не меньше полусотни альбомов.

– Ну и что с ними теперь будут делать?

– А хрен его знает, – Олежека пожал плечами. – Пока принесли сюда. Решили использовать для составления наших программ. А тут не из чего составлять. Вон один есть танцевальный диск Franky Goes to Hollywood, так он у нас уже давно был. Это Зорика был диск. Он на краю конверта всегда свои инциалы ставит. Видишь?

Олежек показал конверт, на уголке которого я увидел выдавленное пустой шариковой ручкой Z.

Зорик работал диск-жокеем в “Ретро” на Карла-Маркса. Ничего, кроме телок, его не интересовало, и попсня была средством для их снятия. Самая хорошая музыка для него была “последняя”. Если бы девочки шли на трель милицейского свистка, он был купил последний свисток и свистел в него, насколько хватило половых сил.

– А если Зорик зайдет и увидит свой диск?

– Это что, я у него его забирал?!

– Я не понял, диски забрали у десятков людей, а сюда попало только это старье?

– А ты думаешь, они там в обкоме ушами по щекам хлопают? У меня в это воскресенье на сходняке был один знакомый – Витек из Водного, у него была запечатанная флойдовская “Стена” и последняя Шадэ, тоже запечатанная. Где они? Мне их сюда не приносили.

В этот момент в студии появился Гончаров.

– Олег, может быть все-таки не надо здесь эту выставку устраивать, а? Тебе нужны эти разговоры? Спрячь это куда-то!

– А что, вы не собираетесь это отдавать владельцам? – спросил я.

– Мы ничего и ни у кого не отбирали, – строго сказал Гончаров. – Поэтому мы ничего не отдаем. Нам эти диски передали на экспертизу.

– А кто эксперт? Олег?

Олежек тут же выпучил глаза. Как же, я поставил под сомнение его квалификацию!

– Дмитрий, – сказал Гончаров. – Чего ты добиваешься?

– Чего я добиваюсь? Я добиваюсь того, чтобы этот маразм кончился! – Я с досадой ощутил, что голос у меня дрогнул. – Я хочу, чтобы мне кто-то объяснил, почему вот этот вот диск, – я взял со стола “Мост вздохов” и потряс им в воздухе, – забрали у его владельца? Что он сделал? Какую идеологию он подорвал? Вы можете мне это объяснить? Вы со своими экспертами?!

– Олег, спрячь все это немедленно, а ты зайди ко мне в кабинет!

Гончаров вышел в коридор, я пошел следом. Даже в подвале, где размещалось ОМК, Гончаров обставил свой кабинет, как настоящий начальник. Дверь была обита черным дерматином. В комнате с низким потолком и выходящими в неприглядный двор окнами стоял типовой полированный стол, примыкавший торцом к столу начальника. Один стол для начальника, второй – для подчиненных. Король Артур сидел со своими рыцарями за одним круглым столом, символизирующим их братство. Но король Артур был рыцарем, а у нас самый ничтожный начальник, окопавшийся в полуподвальном кабинете с видом на дворовый мусорник, демонстрировал свою причастность к руководящему классу.

– Садись.

Я сел.

– Ответь мне: что я, или Олег, или еще кто-то, может сделать в данной ситуации? Ты что, вчера родился? Ты понимаешь, с каким трудом мы построили эти кафе, эти дискотеки, где молодежь может слушать хоть что-то приличное?

– Вы имеете в виду Modern Talking?

Гончаров закатил глаза.

– Как ты знаешь, под “Дипапл” сейчас никто не танцует.

– “Дип Перпл”.

– Что?

– Не “Дипапл”, а “Дип Перпл”. Это два слова – темно фиолетовый.

– Не понял, что темно-фиолетовый?

– “Дип Перпл” в переводе означает “темно-фиолетовый”.

– Я не понял, ты мне что урок английского даешь? Это – одновалентно, Дмитрий – темно-фиолетовый или светло-фиолетовый. Молодежь хочет модную музыку. Тяжелый рок – это вчерашний день! И слава богу, что вчерашний!