Вадим Ярмолинец - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Да, но откуда эти наркотики, эта восточная музыка, эта женщина легкого поведения? Откуда это все взялось? Зачем это сочинять?!

– А мы этот вопрос, между прочим, разбирали на летучке, – вступила Лена, повесившая к тому времени телефонную трубку. – Мы тут просто отвыкли называть вещи своими именами. У каждого из нас есть какой-то знакомый Вася-Петя-Коля, который так, промеждупрочим, покуривает планчик. Но поскольку мы его знаем с детства и он вроде бы свой парень, ни у кого не поворачивается язык назвать его наркоманом. А кто он, если не наркоман? Или надо, чтобы он валялся под забором весь обгаженный или кого-то прирезал за рубчик? Вот тогда он наркоман! А наркомания с чего начинается? С вот этого вот самого планчика и начинается!

– А кто сказал, что он курил этот план? Это же его догадка! Тут вообще про какие-то благовония написано, кто сказал, что это был план?

– Соседи, я так понимаю.

– А эта женщина легкого поведения, откуда она взялась?

– А я откуда знаю? – Лена пожала плечами. – Тоже, наверное, от соседей.

– А откуда они-то знают? На ней что, штамп стоял?!

– А может, это ему новые товарищи подсказали? – Наташа кивнула наверх.

– Слушай, ты хоть раз видел этих девушек, которые в баре “Красной” собираются? – спросила Лена. – На них не то что штамп стоит, на них штампы негде ставить! Там за километр видно, каким местом они на жизнь зарабатывают! У них, говорят, верховодит какая-то бандерша по кличке Соси Лорен. Не слышали?

– Так он же не про какую-то Соси Лорен писал! Он вообще непонятно о ком! Одна молодая женщина! Один соученик! И все это, чтобы вывалять в грязи человека, который уже ничего не ответит. Он из него сделал и наркомана и какую-то несчастную любовь к валютной проститутке ему приписал, и сифилис, и воспоминания какого-то безымянного соученика. Что это за херня?! Если есть валютная проститутка, то почему без имени? Он ее что, укрывает? У нас, между прочим, проституция и торговля валютой запрещены, ты не слышала? Ты что не понимаешь, что это...

От бешенства я просто задохнулся

– Что?

– Это – поклеп на мертвого человека. Это – низость!

– Слушай, этот Мукомолец твой воспитанник, между прочим, – заметила Лена. – Ты же его тут пригрел. Надо его было раньше своей морали и нравственности учить. А ты с него только строчки получал. Но ты напрасно так переживаешь. Кононов газет уже не читает...

– А кто эту газету вообще читает?

– Не волнуйся, кому надо, те читают.

– Правильно! Сами заказывают и сами читают! Они еще и писать должны научиться сами. На хрен мы им нужны? Чтобы красивей излагать?

Я вышел в коридор. Меня трясло. И я вдруг понял от чего. Нет, совсем не от того, что мой “воспитанник” оказался безнравственной сволочью, а от постоянно всплывавшей темы о валютной проститутке. О том, что она приходила к нему после 12. То есть, когда заканчивала работу в “Вечерке”. Стараясь дышать глубоко и ровно, я прошелся до кабинета редактора, потом вернулся в наш конец коридора, присел на подоконник. Наташа неслышно подошла ко мне, положила руку на плечо.

– Бедный, я так тебя понимаю. Но послушай, ты ведь не хотел писать про эту историю, вот она и досталась Вадику. И все равно это никто читать не будет, ты же сам говоришь.

– Конечно, – согласился я. – Просто хотелось бы, чтобы журналистика не была второй древнейшей. Тебе заказали, ты написал...

– Митя.

– Что?

– Ты лучше подумай, что было бы, если бы ты не вышел на больничный? Это все пришлось бы писать тебе. Ну, может быть другими словами, но в целом то же самое. А что он должен был сделать? Ему тоже надо на жизнь зарабатывать.

– Бляди тоже зарабатывают на жизнь! – выпалил я, тут же пожалев о сказанном. Лицо у Наташи было такое, как если бы я ее ударил. Между тем, она была абсолютно права: если бы они на меня насели, то не могу сказать, как бы я поступил сам. Мое благородное негодование оказалось возможным исключительно благодаря тому, что по счастливому стечению обстоятельств меня не загнали в угол, не поставили перед необходимостью сделать выбор. По сути, Мукомолец избавил меня от грязной работы.

– Ты знаешь, что ты сейчас должен сделать? – прервала молчание Наташа.

– Что?

– Подготовить хороший очерк. Про какого-то интересного человека, что-то необычное, как ты умеешь. Показать им, что у тебя своя специализация. Что тебя есть за что ценить. С этим Кононовым не получилось, зато с другим получится отлично.

Я кивнул.

– У тебя есть кто-то на примете?

– Один молодой ученый из Новосибирска.

– Кто это?

– А мы его у твоей сестры на дне рождении встретили. Помнишь, в белой рубашке такой, с короткой стрижкой.

– А чем он занимается?

– Исследует разбалансировавшиеся системы.

– Какие системы?

– Типа той, в которой мы живем.

Она смотрела на меня и улыбалась своей виноватой улыбкой, пока дверь нашего кабинета не открылась и в коридор не выпала лохматая голова Лены:

– Митя, тебя к главному просят зайти.

– Иду.

Когда я встал с подоконника, мы оказались с Наташей почти лицом к лицу. С удивлением я увидел как она, не отрывая от меня взгляда, аккуратно сложенными в щепоть пальцами прикоснулась сперва к тому месту, где у меня сходились ключицы, потом к тому, где было сердце, потом к правой стороне груди и потом к солнечному сплетению. Крест вышел приплюснутый, но ясно, что это был крест. Повернувшись, она ушла в кабинет, а я направился к редактору.

Юрий Иванович кивнул, чтобы я сел. Я устроился у края стола, длинного, как бабелевская дорога, с очень ухоженным Юрием Ивановичем на краю.

– Как ранение?

– Проходит.

– А как это тебя угораздило, вообще?

– Поскользнулся, упал.

– Очнулся – гипс, – добавил начальник.

– Закрытый перелом, – закончил я.

Помолчали.

– Ты Римме больничный сдал?

– Сдал.

– Над чем сейчас работаешь?

– Есть пару наметок на очерк о герое производства. Радиоинженере. Корифей в своей области. Ламповые усилители его производства звучат лучше японских транзисторных.

– Это как, из области научной фантастики?

– Я послушал, действительно лучше.

– Думаешь, этот ура-патриотизм тебе сейчас поможет?

– Вы не верите, что наше может быть лучше японского?

Эта фраза его вернула к действительности, хотя косая улыбочка до конца его физиономию так и не оставила.

– Ну пиши, почитаем...

– Я пишу.

– Только не упади еще раз. Смотри под ноги.

– Буду стараться.

– Да, зачем я тебя вызвал... Значит, временно, я подчеркиваю, временно, пойдешь на понижение. Получишь должность учетчика писем. Ставка на 20 рублей меньше, но я думаю, ты эту потерю переживешь. Накатаешь на две заметки больше, я попрошу ребят в “Вечерке” и в “Знамени”, чтобы они тебя почаще пропускали. Осенью Плинтус уезжает в Москву, пойдешь на его место.