Рю Муроками - Киоко

Длинные волосы, убранные в конский хвост, раскачивались в такт. В лагере все меня ненавидели. Если бы мною только пренебрегали или даже били, я бы мог это вытерпеть. Но мои сослуживцы смеялись, когда я танцевал. Кубинский танец вызывал у них смех. Тогда я стал забирать свой магнитофон и уходил танцевать на стоянки, в парки, туда, где не было сослуживцев. Так я встретил ее. Она ждала меня каждый раз и, едва увидев, радостно мчалась навстречу. Воспоминание об этой девочке наложилось на недавнее воспоминание о девушке, танцующей мамбу перед группой стариков. Неудивительно, что она так хорошо танцует мамбу!

Потому что я научил ее этому.

Проведя пальцем по надписи на туфельках, я прошептал:

— Киоко, как ты выросла!

В это мгновение мне послышался тихий стон. Это был голос Киоко. Тропинка через лесопарк, окруженная деревьями, казалась пустынной.

Я собирался броситься ей на помощь, когда что-то дернуло мою руку и я чуть не упал. Я подумал, что это призрак, но это оказалась всего лишь игла капельницы, торчащая из моей вены. Я сдернул повязку и попытался вытащить иглу, но у меня практически не было чувствительности в кончиках пальцев левой руки.

— Никуда не уходи отсюда, — сказал призрак. — Ты скоро умрешь, ты знаешь это?

Я ответил, что знаю. Не обращая более внимания на капельницу, я сделал два или три шага, и игла вырвалась из моей руки с неприятным звуком, металлическая стойка капельницы свалилась. Пошатываясь, я направился к лесу. Голос призрака раздался за спиной:

— Я уж лучше подожду тебя здесь.

Кровь струилась по моей руке. Я услышал один-единственный стон. Возможно, на Киоко никто не напал. Как бы мне хотелось, чтобы ее просто напугала змея или страшное насекомое.

К сожалению, мои дурные предчувствия почти всегда оказываются верными. С тех самых пор, когда в армейских туалетах, воняющих хлоркой, меня, абсолютно голого, нещадно избивали и проделывали со мной все эти ужасные вещи, мои предчувствия всегда оказываются верными. Этот маленький лесок навевал мысли о фильме «Парк юрского периода». Между огромными листьями деревьев виднелся бледный лунный свет, словно бы я затерялся среди декораций фильма. Никакого ощущения реальности. Земля покрыта влажными листьями, от каждого шага туча насекомых взмывает в воздух. Я спотыкаюсь о корни деревьев, несколько раз падаю. Падаю, стукаюсь коленкой, две пиявки присосались к моей ладони. Но я не чувствую ни малейшей боли. Пиявки сосут мою кровь, наполняются ею в мгновение ока. Даже если они подцепят вирус, сомневаюсь, что у них разовьется СПИД. Не хотел бы я, однако, в следующей жизни родиться пиявкой. Пиявки не танцуют ча-ча-ча. Да. Если мне удастся спасти

Киоко, я хочу перед смертью еще раз станцевать с ней ча-ча-ча. Ча-ча-ча — мой любимый танец из всех существующих на Кубе. Из народных парных танцев это, совершенно точно, самый приятный. Не знаю, кого винить, но в мире распространилась ложная версия ча-ча-ча.

На пару, танцующую ча-ча-ча в ритме «раз, два, ча-ча-ча», смотреть еще противнее, чем на пиявку. Нужно хорошо слушать музыку, внимательно слушать басы и тему и на первую синкопу сделать шаг вперед: ча-ча-ча. Вот Киоко танцует его правильно. Она никогда не ошибается. Она танцует не как пиявка. Потому что научилась чувствовать себя свободно в танце. Я научил ее этому. Ветер пробегает по деревьям, насекомые жужжат, огромные листья шелестят. «А, так вот это что такое. Серхио, это та самая возможность воскресения. Я поступил так же, как вирус: я привез мой танец с Кубы, приехал с ним в Америку и в Японию, заразил им маленькую девочку; то, что я сделал, действительно сродни заражению вирусом, возможно, это все, с чем я родился, но мне кажется, это и есть моя возможность воскресения. Я не могу писать романы, как Мануэль Пюиг, но, подобно тому как его романы увековечат своего создателя, я и мой танец останемся жить в теле этой девушки. Романы, книги — в конечном счете это бумага,

Серхио; бумагу могут сожрать черви, а я, я останусь в великолепном теле этой девушки. Что ты об этом думаешь, должно быть, завидуешь мне, да?»

Если бы у Киоко на шортах был обычный пояс вместо банданы, очень возможно, что с ней случилось бы то же самое, что происходило со мной в армейских туалетах. Насильников было двое. Первый держал ее за голову и плечи, в то время как второй пытался стянуть с нее шорты, но ему не удавалось развязать бандану. Они разговаривали друг с другом по-испански.

К счастью, без кубинского акцента.

— Давай быстрее, болван.

— Да у нее тут бандана.

— Резани ножом.

— Заткнись, именно это я и собираюсь сделать.

Очевидно, Киоко ударили, кровь стекала из уголка губ, и она была без сознания. Может, я уже стал прозрачным, как и мой призрак? Двое насильников заметили мое присутствие, только когда я подошел к ним совсем близко. Я увидел, как один из них вытащил финку, чтобы разрезать бандану Киоко, и в тот момент, когда лезвие с лязгом выскочило наружу, я закричал по-испански: «Остановитесь!» Тип с редкими волосами застыл на месте, с ножом в руке, а потом пошел на меня с искаженным от страха и возбуждения лицом. Сообщники были одеты на один манер: брюки и грязная рубашка непонятного цвета с длинными рукавами, черные кожаные ботинки, им бы ведра и половые тряпки в руки, и получился бы портрет уборщика из муниципальной больницы. Не знаю, откуда они могли приехать. Из Доминиканской республики, Пуэрто-Рико, Никарагуа, Колумбии, Боливии или Перу, неважно, откуда ты приехал, но здесь ты сможешь найти лишь работу уборщика, если только ты не из очень богатой семьи. Они оба чувствовали себя одинокими в этой стране, абсолютно им незнакомой, у них был инстинктивный страх перед всем, что их окружало, и, накачавшись пивом, они становились злыми.

— А это что за подонок? Давай, вали отсюда! Лысеющий тип брызгал слюной и дышал мне в лицо пивными парами. Он положил руку мне на плечо и поднял ногу, чтобы пнуть меня в живот. К счастью, он не пырнул меня ножом. Мои ослабевшие внутренности не вынесли бы и легкой раны, думаю, мое сердце остановилось бы сразу и я не сумел бы спасти Киоко. Нужно было ее спасти. Я не почувствовал боли, но от удара в живот мой желудок, казалось, подпрыгнул до горла, у меня перехватило дыхание, и я рухнул на землю. А этот гад схватил меня за шкирку и затряс ножом перед моим лицом.

— Давай, поднимайся, иди сюда, вот увидишь, я тебя зарежу! Клянусь, я убью тебя!

Я чувствовал на своем лице его зловонное дыхание. Дыхание метиса, вынужденного бежать из своей страны. Возможно, если бы передо мной стоял белый громила с багровым лицом, говоривший по-английски с южным акцентом, я не сумел бы противостоять ему. Когда коренной американец докучает мне, я не могу дать ему отпор, я как будто слышу, как он говорит: «Никто не просил тебя приезжать в нашу страну!» Я глубоко вздохнул. Этот тип такой же, как я. Невежественный, беспомощный, он просто умирает от страха и испытывает гнев. Вот только не знаю, хватит ли у меня сил, чтобы говорить. Господи, дай мне твердый голос! Если