Индия Найт - Почему ты меня не хочешь?

– А какие звуки? – интересуется Доминик, снова проявляя свои садистские наклонности.

– Хм, я как бы... храплю. – Теперь уже краснею я.

Руперт и Доминик опять впадают в беспамятство от смеха.

– Хррррр, – орет пьяный Руперт.

– Хрю, – вторит ему Доминик.

– Нет. Нет. Этого не может быть. – Я чувствую, как под тяжестью этой страшной правды опускаются мои плечи.

– Не всегда, Стелла, – утешает добрый Руперт.

– Но часто, – добавляет Доминик.

– Почему вы ни разу не говорили мне об этом?

– Не хотели тебя расстраивать, – вежливо оправдывается Руперт.

– Как-то неудобно об этом говорить, – уточняет Доминик. Оба стараются не смотреть друг на друга, чтобы снова не разразиться гоготом. – Но потом Фрэнк нас спросил.

Руперт старается меня успокоить:

– Большинство людей в такой момент делают что-нибудь странное.

– Ты-то уж точно, – отвечаю я, умирая от желания отомстить. – Показать?

– Что показать?

– Показать, какое у тебя лицо, когда ты кончаешь?

– Уймись, Стелла.

Я прижимаю подбородок к самой шее, так что под ним складываются еще три подбородка. Раздуваю ноздри что есть мочи. Закатываю глаза. “Ёооооооо, – тяну я самым низким голосом, на который способны мои голосовые связки. – Уаааа”.

– Вот так ты делаешь, – мило сообщаю я Руперту. – В общем, на пару секунд у тебя деформируется все лицо.

Доминика от смеха просто скрючило.

– Это неправда! – кричит Руперт.

Я с многозначительным видом поднимаю одну бровь.

– А что касается тебя, – поворачиваюсь я к Доминику, – то ты, Мистер Член, делаешь вот так.

Доминик не может противостоять искушению посмотреть. Я изображаю на своем лице гримасу неимоверного усилия, зажмуриваю глаза, открываю до предела рот и дополняю картинку воплем облегчения.

– Вот как ты делаешь. Такое лицо, будто у тебя запор, а потом такой крик, будто тебя наконец пронесло.

– Стелла! – рычит Доминик. – Ты самая ужасная и негодная женщина на свете. Ничего такого я не делаю.

– Боюсь, что делаешь, – довольно улыбаюсь я.

– Нет!

– Да. Я знаю, потому что сама видела.

– Черт возьми, – хитро говорит Руперт. – Я-то думал, что это у меня страшная рожа. По крайней мере, я не выгляжу так, словно только что обосрался.

– Да пошел ты, Руперт, – злится Доминик.

– Не думаю, что у меня хватит смелости снова заняться с кем-нибудь сексом. – Руперт пытается повторить гримасу, которую я ему только что показала. – Разве можно, если знаешь, какая при этом получается харя?

Ну, значит, мы квиты. Конечно, надолго этого утешения не хватит, но сейчас мне намного легче. Поверить не могу, что Фрэнк их об этом спросил. Ох и пожалеет же он.

Я очень стараюсь вписаться в этот детский сад. Честное слово. Но, поверьте, это нелегко. Первый, на кого натыкаешься взглядом, едва успев снять пальто, – коротконогий, пузатый Икабод, который приветствует тебя словами “я обкакался”, и отвисающая тяжелая ноша меж его штанин не оставляет в этом сомнений. Вдруг замечаешь, что у Икабода нет губ – только узкая щель посередине лица, как у рыбы, и от этого открытия мурашки по коже ползут. Потом, не успев даже выразить свое отвращение, ты понимаешь, что менять обкаканные штаны Ики придется именно тебе, поскольку все остальные как раз в этот момент оказываются заняты очень важными делами – смотрят, как закипает чайник, разглядывают книжки и перекладывают карандаши из одной кучки в другую.

Сегодня Кейт, мамочки Икабода, здесь нет – у нее в городе какое-то дело; наверное, пересаживает волосы на верхнюю губу или еще что-нибудь в этом роде. Очень скоро становится очевидно, что не только у меня, как тут говорят, трудности с Икабодом. Например,

Джулия, мать тройняшек Кастора, Полидевка и Гектора, по-моему, вообще его боится. Что вполне естественно – малыш Ики кусается, пинается, щипается и наступает детям на руки. Мало того, это чудовище еще и слюни пускает. Я знаю, что все дети в этом возрасте пускают слюни, но у Ики полный рот зубов, так отчего же он до сих пор истекает слюнями, как бульдог?

– Как думаешь, он нормальный? – спрашиваю я Эмму, мать Рэйнбоу, когда мы раскладываем с ней пластилин. Сегодня пластилин весь черный, хотя Хэллоуин уже прошел. – Нет, правда. И почему у нас сегодня такой черный пластилин?

– Чтобы чернокожим ребятам не было обидно.

– Но в саду нет чернокожих детей, – смеюсь я. Честное слово, тут как в дурдоме. – А если бы и были, уж точно обиделись бы. Такого цвета бывают только вороны, а не люди.

Эмма пожимает плечами, хотя я вижу, что на ее губах мелькнула тень улыбки.

– Да брось, Эмма. Согласись, что он ужасный ребенок.

– Он просто немного трудный ребенок, – нервно улыбается она, явно не слишком уверенная в справедливости своих слов.

– Так, я выкидываю это дерьмо. Это не пластилин. Я на прошлой неделе приносила зеленый, он, наверное, где-нибудь в шкафу. Достану лучше его. Чтобы не обидеть тех из нас, кто с Марса. Знаешь, тех невидимых зеленых человечков, что играют в углу с невидимыми негритятами и маленькой девочкой в инвалидной коляске.

– Ты просто хулиганка, – качает головой Эмма, теперь уже открыто улыбаясь.

– Только посмотри на него, – шепчу я, почувствовав молчаливую поддержку и забыв о всех своих благих намерениях.

Икабод, вцепившись в юбку Сюзанны (матери Манго), повис на ней и раскачивается в воздухе. Сюзанна аккуратно отгоняет его, но он опять ковыляет к ней и снова виснет на юбке. В любую секунду юбка может порваться – Икабод не худенький мальчик.

– Он же просто монстр.

– Стелла! – шипит Эмма с упреком.

– Но ведь это так. Это правда, Эмма.

– Да, он трудный, – шепотом признает Эмма, – но одаренные дети часто бывают трудными.

– Ты думаешь, он одаренный? – От удивления я невольно повышаю голос. – Икабод? В чем? Я вообще сомневаюсь, что он здоров на голову. Если так, то я беру свои слова обратно. Боже.

– Кейт говорит, что он очень талантливый ребенок. – Эмма убирает в пакет черный пластилин и помогает мне разложить зеленый. – Она никак не может подобрать ему достойную школу. Они все время ходят на собеседования, но безрезультатно.

– Неудивительно. И в чем это он якобы такой талантливый?

– Кейт говорит, что у него талант к музыке и рисованию. И еще, она водила его к психологу, и там сказали, что он так мало говорит, потому что постоянно погружен в интеллектуальные размышления.

– Да что ты говоришь.

– Да. – Эмма выдает сдавленный смешок, и мы обе поворачиваемся к стене, где висят рисунки Икабода. Два чудовищно измазанных темной краской листа бумаги. Даже в каракулях Хани уже можно угадать признаки человеческого лица.

– Так, значит, она водила его к врачу?