Канта Ибрагимов - Седой Кавказ

– А что, всегда лучше иметь дело со своим человеком, чем с кем попало… Я Вас, Домба Межидович, вызову через недельку. А пока обдумаем, кое-что проверим.

– Сына, за верность партии и рвение к службе грозят уволить, – торопил события Домба Межидович.

– Это я решу сегодня же. Не волнуйтесь… А вот с главным надо обмозговать. Больше ни к кому не обращались?

– Нет, – не моргнув, соврал Докуев.

– Правильно. Никаких действий и разговоров.

Как по мановению волшебной палочки изменилось отношение к Албасту в обкоме ВЛКСМ. Однако это было обманчивое спокойствие и любезность. Чувствовалось в воздухе, что где-то «высоко» или наоборот «глубоко» идет борьба, и дело даже не в Албасте Докуеве, а в более принципиальном, можно сказать фундаментальном. Это была скрытая, судьбоносная борьба между сдержанными в потребностях старыми партийцами и новой, рвущейся к земным благам партноменклатуры.

Прошли неделя, месяц, два, и только после этого сгорающий от нетерпения Домба Докуев получил приглашение, и не куда-нибудь, а на пригородную дачу Шаранова, которую сам Домба и построил.

Весна была в разгаре, все цвело, благоухало. Кругом пели птицы, было тепло, тихо, спокойно. В саду, в кустах малины, крыжовника и смородины, возилась супруга Шаранова – простая, обаятельная женщина. Хозяин и гость сидели на небольшой уютной веранде, обросшей с одной стороны зеленью ползучего винограда. На небольшом круглом столе стояли бутылка коньяка, пол-литровая банка черной икры, хлеб, приборы.

– Ну что, Домба Межидович, дорогой, – обращался Шаранов, – тяжеловато было с сыном: нескромен, да и в работе на стройке проявлял халатность… Ну, я думаю, это все по молодости. С какого он года?

– С сорок восьмого.

– Еще молод, хотя, конечно, в его возрасте мы уже воевали. Разлейте, пожалуйста… С утра я не хотел, но раз такое дело. Ира! – крикнул он жене. – Ты с нами посидишь? Ну и хорошо, а мы спокойно поговорим. За весну! – они подняли рюмки.

Закусили, Шаранов встал, засуетился возле самовара.

– Это дело неординарное. Налейте еще… За встречу! Ох! Хорош! Хорош! А в тот раз Вы мне привозили, что-то мне не понравился.

– Да, тот розлив не удался. А этот коньяк выдержан, все по норме, специально для особых персон. – Докуев жалобно улыбнулся.

– Это для каких-таких персон? – возмутился Шаранов.

– Ну я ведь на комбинате никто, и только с Вами в контакте, а начальники, все этому – новому поклоняются.

– Да-а, развелось в партии гнили. Только у нас в конторе еще держится мораль.

– Да, у Вас порядок, а эти, – Докуев махнул рукой.

– Что это значит «у Вас»? – вдруг возмутился Шаранов. – Что-то я не пойму, а разве Вы не у нас?

Домба аж съежился, втянул шею, исподлобья, как испуганный щенок, глянул преданно на хозяина дачи.

– Да-да, конечно, – выпалил он, покорно-просяще улыбаясь. – Я оговорился, просто так говорится, – чуть не заикался Домба. – Русский язык богатый, а я человек бедный.

– Ну-ну-ну, – перебил Шаранов. – Это не надо. О Вашей бедности мы все знаем… Давайте теперь за женщин!… О-ох! Хорош коньячок!

Над столом пронеслась маленькая, юркая, еще неокрепшая по весне и даже чем-то радующая глаз муха. В ветвях свадебной яблони заливался трелями соловей, из соседнего поселка доносился крик петухов и лай собаки. С надрывом закипел самовар. Становилось тепло, даже чуточку душновато.

– Так, давайте о деле. В середине сентября будет Пленум обкома партии, и мы на нем решим вопрос с Вашим сыном. На нынешнего комсомольского вожака обнародуем пару легких компроматов и переведем куда-нибудь на хозяйственную деятельность.

– А этот, – запнулся Домба, – компромат будет?

– Как это «будет»? – возмутился секретарь. – Да на всех есть, все ходят под неусыпным оком. Просто надо вовремя и как положено его подать… Кстати, твой сын, как он? Наш? – в упор уперся взгляд Шаранова.

– Ну конечно, – вымолвил тихо отец.

– Что-то нет твердости в твоем ответе. Для чего мы растим детей? Создаем все условия! Кто нас заменит? Так как он – твой сын?

– Да наш он, наш. Будет нашим, куда он денется.

– Смотри мне! – впервые на «ты» перешел Шаранов. – А то менять шило на мыло нечего… Да и преемственность поколений должна быть, – улыбнулся хитро секретарь. – Ну, налейте еще… Погодка сегодня – просто прелесть.

Домба залпом, высоко задрав голову, выпил бокал и вдруг случайно увидел, как в углу под потолком неопытная муха попала в блестящую в лучах солнца паутину, рванулась, задергалась беспомощно. Докуеву так жалко стало насекомое, что он даже хотел освободить ее, но в это время из зелени винограда выполз жирный черный паук и проворно обхватил жертву.

– Пускай прямо завтра Ваш сын придет к моему помощнику поговорить, получить кое-какой инструктаж, ну там еще кое-какие выполнит формальности. А так пусть добросовестно работает и учится хорошо. А то вон зимнюю сессию до сих пор не сдал.

– Как не сдал? Я этого даже не знаю.

– Ну Вам не до этого. Вы погрязли в делах и в распутстве, – смеялся Шаранов. – Гуляйте, пока я здесь, а о сыне мы проявим отеческую заботу и опеку.

– Что значит пока? Вы уходите на пенсию?

– У нас, брат, пенсии нет. И у тебя не будет. Мы до гроба служим Родине… Налей-ка, дорогой!… Кстати, я, видимо, к зиме перееду в Подмосковье, там надо будет обустроить квартиру и дачку. Мне-то все равно, просто жену совратил ты подачками к роскоши, – вновь перешел на «ты» охмелевший хозяин.

– А как я? – удивился Докуев.

– Ты не волнуйся, тебя не забудут.

В течение следующего месяца помощник Шаранова и Докуев Албаст встречались четырежды. Первые две встречи носили строго протокольный характер; они были долгие, нервные для комсомольского работника, утомительно-испытательные. В третий визит беседа носила если не дружеский, то явно приятельский характер – с чаем, коньяком, сигаретой. А напоследок собеседники так сблизились, что не смогли не поехать на пикник на лоно природы, где в тенистом ущелье горной реки весь теплый день обильно потребляли шашлыки, шурпу, в большом количестве спиртное, наслаждались обществом поехавших с ними комсомольских работниц, купались в прохладном источнике.

После этого на стол Шаранова легла еще тонкая папка с грифом «Секретно. Для внутреннего пользования». Секретарь бегло ознакомился с содержанием, глянул из-под очков на помощника, ухмыльнулся.

– Что, сыночек в отца?

– Я думаю, даже похлеще будет.

– Да-а. Гены.

– Потомственное.

В корне изменилось душевное состояние Албаста Докуева. В преддверии значительных перемен в карьере, он восторжествовал, взгляд его из смиренно-погасшего стал ядовито-презрительным, заносчивым, вызывающим и, может быть, он успел бы сболтнуть лишнее, но его спасли обстоятельства. С начала июня до середины июля- летняя сессия в университете, потом отпуск с отгулами, а там и осень с жизненно важным Пленумом обкома партии.