Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Он вспомнил о своих друзьях, и почему-то прежде всего подумал о Ларионове. Должно быть, потому, что именно сегодня, перед тем как ехать к Ясеневым, Василий Алексеевич позвонил профессору Парамонову и рассказал об излечении им экземы, которой были поражены ноги его "хорошего друга Аристарха Ивановича". А когда кончил разговаривать по телефону, услыхал ворчливый голос отца:

— Твой друг стал вдруг. А мудрые люди говорят: не узнавай друга в три дня, узнавай в три года. Не бойся врага умного — бойся друга глупого. А вот Аристарх зело глуп. Глупость у него не только на челе, но и на бороде написана.

Подумал об Андрее Ясеневе. Что-то в нем очень нравилось, в чем-то таилась огромная притягательная сила, но в чем именно — он пока еще не мог определить, потому что мешала Ирина. Она стала между ними так неуместно, некстати. "Послезавтра обязательно нужно с ней поговорить", — снова напомнил себе Василий Алексеевич.

Но поговорить третьего мая им не пришлось. Вернее, говорили, но совсем о другом.

Повязку у Захваткиной снимали в десять утра в присутствии главного врача и Шахмагоновой. Молчали, в тревожном ожидании глядя на разматывающийся бинт. Значительное, но неумное лицо Вячеслава Михайловича было неподвижно, точно маска. Его нетерпеливое волнение выдавали руки, мягкие, бледнокожие, совсем женские: они то приглаживали редкие волосы, сквозь которые просвечивала лысина, то ненужно поправляли пенсне, оседлавшее широкую переносицу. Шахмагонова привычно смотрела, как Шустов разматывает бинт, старалась быть спокойной, но глаза выдавали ее. Шустов с каждым витком испытывал нарастание тревоги. Властное лицо его было бледным и строгим. Только на лбу появилась морщинка.

Сделан последний виток, и три пары глаз устремились на незажившую рану. Собственно, не заживала не вся рана, а лишь один участок. Здесь кожа была черная, точно обуглившаяся.

— Как у Синявина, — проговорил быстрый голос Дины.

— Нет, совсем не так, — ожесточенно возразил Шустов и, метнув на Шахмагонову взглядом, сказал с обнаженным упреком: — Хлористый кальций вместо новокаина.

Но слова его не произвели ожидаемого действия, точно их не поняли: стояла непоколебимая тишина. Главврач искоса взглянул на старшую сестру. Большой чувственный рот Дины был презрительно сжат, губы побелели, а в глазах тихо и холодно светилось какое-то цепенящее раздумье. Она смотрела на рану отсутствующим взглядом. Овладев собой, Шустов больше не проронил ни слова в присутствии больной.

Разговор продолжили потом в кабинете главврача. Вячеслав Михайлович был на редкость корректен и выдержан. В душе он торжествовал: наконец-то с ненавистным ему Шустовым будет покончено. Он попросил Василия Алексеевича дать устное объяснение.

— Дело ясное, — с убеждением сказал Шустов. — Старшая сестра во время операции подала одну дозу хлористого кальция вместо новокаина. Часть кожи поражена хлористым кальцием. Там, где был введен новокаин, рана зажила.

Главврач слушал угрюмо, недоверчиво, даже враждебно, глядя в пол на отклеившийся угол линолеума.

Дина вспылила:

— Я прошу, Вячеслав Михайлович, избавить меня от наветов доктора Шустова. Это становится невыносимым. Опять повторяется история с Синявиным.

Она заплакала и, закрыв лицо ладонями, выбежала из кабинета.

— А что за история с Синявиным? — спросил главврач с видом человека, который об этом слышит впервые. Шустов понял его намерение увести разговор в другую колею.

— Это было давно и к делу не относится, — ответил с вызовом и беспокойством. — Там при операции в рану внесли инфекцию. Началась флегмона.

— И больной умер? — мрачно спросил главврач.

Шустов помедлил с ответом. Он отлично понимал, что Семенов знает историю с Синявиным и последний вопрос свой задал неспроста. Какие-то новые оттенки мыслей улавливались в его на вид безобидном вопросе. Воспаленные глаза Василия Алексеевича подернулись влагой. Он заговорил глухо, словно сам с собой, не глядя на Семенова:

— Больной не умер… А ногу пришлось ампутировать.

Главврач будто только и ждал такого ответа, сказал с назидательной самоуверенностью:

— У Захваткиной тоже нет другой альтернативы: будем ампутировать.

— Будем лечить, — твердо, со спокойной непримиримостью возразил Шустов. — Я уверен…

— Нет! — уже вскричал Семенов, не щадя своего писклявого голоса. — Вашей самоуверенностью мы все сыты по горло. Все — и больные и здоровые. Вы бездоказательно бросаетесь тяжкими обвинениями по адресу не угодивших вам сотрудников, в частности Шахмагоновой. Вы обвинили ее в преступлении. На каком основании? Кто вам дал право?! Вы дезорганизуете работу клиники. Хватит! Вам не позволят дальше самоуправничать. Не по-зво-лят!

Выпустив весь заряд заранее приготовленных слов, он внезапно замолчал, и в кабинете воцарилась глухая тишина. На его лице ничего другого, кроме сухости и злорадства, не было. Ненависть жгла его и требовала мщения. Он уже не скрывал своего торжества.

Шустов, продолжая бороться со своим волнением, заговорил, устремив на главврача холодный долгий взгляд:

— Вячеслав Михайлович, давайте разговаривать спокойно. Брыканием никому не поможешь, только ногу отшибешь…

— Вот именно! И чем быстрей, тем лучше, — поспешно перебил главврач. — Чем быстрей мы отшибем у Захваткиной ногу, тем лучше прежде всего для больной — мы спасем ей жизнь. И это нужно было сделать еще две недели назад.

— Ампутация — не единственный выход из положения, — усилием воли преодолев в себе вспышку, продолжал Шустов, но Семенов и слушать его не желал, решительно мотая круглой головой. — Вы поймите, что произошло: очевидно, случайно старшая сестра…

— Это бездоказательно, — снова перебил главврач. — Ваше предположение…

В это время дверь без стука распахнулась, и вошла Дина Шахмагонова, молча подала Семенову наскоро написанное заявление с просьбой уволить ее с работы по собственному желанию, так как работать с зав. отделением Шустовым, человеком грубым, невыдержанным, подозрительным, она не может.

— Хорошо, оставьте. Мы потом поговорим, — сказал главврач старшей сестре, давая понять взглядом, что она должна удалиться. Когда Дина ушла, вслух прочитал ее заявление, то и дело вскидывая на Шустова глаза и поправляя пенсне. Прочитал, скривил румяные губы в презрительную ухмылку и, сверкнув стеклами пенсне, порывисто заходил по кабинету.

"Разыгрывают свои роли", холодно подумал Шустов, наблюдая за главврачом слегка сощуренными глазами. Василий Алексеевич вдруг понял, что спасти ногу Захваткиной при создавшейся ситуации будет невозможно: нужно сейчас же сделать повторную операцию того участка, куда был введен хлористый кальций вместо новокаина, сделать же эту операцию ему не позволят и не сегодня, так завтра ногу ампутируют, и все его возражения будут впустую. Потому-то в нем враз отпало желание возражать. Прислонясь спиной к подоконнику, он молча и с любопытством ждал, что еще скажет Семенов, который снова уставился в заявление Шахмагоновой, словно решая, как ему теперь поступить. Потом в этой напряженно-выжидательной тишине прозвучал его какой-то неестественный голос: