Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Это было сказано таким теплым, человеческим тоном, что можно было простить все его грубоватые манеры.

И вот я сижу в кабинете Михаила Новоселищева, торопливо выкладываю свои нужды и просьбы. Он слушает меня внимательно, сидит неподвижно и смотрит мне прямо в лицо. А потом вдруг:

— Вас кто-нибудь ждет?

— Нет, — отвечаю удивленно.

— А куда вы так спешите — тысячу слов в минуту? У нас с вами в запасе еще сто лет на двоих.

— Вы оптимист, — говорю я ему.

— Если вы со мной не согласны, тогда какой же вы доктор? Человек должен жить без докторов сто лет, а с вашей помощью и все сто пятьдесят.

Я достала приготовленное мною заявление, в котором были изложены все мои просьбы. Он взял карандаш, подчеркнул самое главное и вернул мне заявление обратно со словами:

— Все, что вы просите, сделаем. А бумажку заберите. Не люблю этой канцелярщины.

Неожиданно он протянул свою крепкую руку через стол, положил на мою руку и, не сводя с меня тихого упрямого взгляда, сказал негромко, но внушительно:

— И вообще, прошу вас, заходите в любой час дня и ночи — отказа не будет. Можете мной располагать. Председатель всегда к вашим услугам.

Я поблагодарила и собралась уйти. Он сам на прощание первым протянул мне руку, крепко сжал ее, задержал в своей руке и спросил:

— Вас там хозяева ваши по квартире не обижают? Не стесняете их? А то переезжайте ко мне — у меня дом совершенно пустой. Как-нибудь уживемся.

Это неожиданное предложение, прозвучавшее так просто и естественно, привело меня в растерянность, я даже возмутиться не успела. Просто ушла, ничего не сказав ему. Я долго не могла понять: что это — нахальство или "простота душевная".

Слово свое Новоселищев сдержал: был произведен довольно быстрый ремонт больницы, заготовлены дрова — словом, сделано все, о чем я просила, и даже сверх того. Я чувствовала, что председатель оказывает мне больше внимания, чем положено по моей должности. Раза два он заходил в больницу, смотрел, "как мы живем", поинтересовался, не нуждается ли в чем доктор. Нет, я ни в чем не нуждалась.

— Ч-то ж не заходите? В канцелярию, а то просто домой, посмотрите, как живут руководящие товарищи. Поскучаем вместе.

— А мне не скучно, — ответила я.

— А вы все-таки зашли бы.

— Предлога нет, — шутя сказала я. — Вот когда заболеете…

Примерно через месяц в субботу вечером ко мне на квартиру забежал соседний паренек:

— Ирина Дмитриевна, вас председатель просит зайти. Он заболел. Дома лежит.

— Что с ним?

Паренек пожал плечами, сказал равнодушно:

— Не знаю. — И ушел.

Я быстро оделась, взяла свой чемоданчик и, предупредив Лиду, что я ушла к больному председателю, вышла на улицу. Стояла полярная ночь, с моря дул ветер, падал сырой снег. Было томно, лишь в бухте, в центре поселка, возле клуба да у зданий научно-исследовательского института горело несколько лампочек. Их матовый неяркий свет с трудом пробивал пелену падающего снега. И хотя не светил, но был своего рода ориентиром-маяком. Я довольно легко нашла дом председателя — деревянный, добротно срубленный, крытый шифером, он стоял недалеко от сельского клуба. В занавешенных, окнах горел свет. Дверь не была заперта. Я надеялась увидеть больного лежащим в постели. А он, одетый по-домашнему, в темно-синем морском кителе, расстегнутом так, что была видна полосатая тельняшка, сидел один у стола, на котором горделиво возвышались две бутылки: неоткрытая — шампанского и открытая — водки. Кроме того, тут же в тарелках стояла всякая чисто оленецкая закуска: семга собственного засола, нарезанная неумело, толстыми кусками, маринованные грибы, засахаренная морошка, рыбные и мясные консервы, колбаса, корейка, сыр — словом, весь ассортимент нашего магазина. Нетрудно было догадаться о наивной хитрости председателя: врачу здесь решительно нечего было делать. Он ждал женщину. "А ведь это я случайно подала ему такую мысль, когда сказала, что могу навестить лишь больного", — мелькнуло в сознании, и я невольно улыбнулась. Он, наверно, не так понял мою улыбку, поднялся навстречу, нарочито развязно сказал, чтобы скрыть неловкость:

— Все-таки пришли навестить больного. Спасибо, уважаемый доктор, милости прошу, раздевайтесь и присаживайтесь к столу.

Он не суетился, жесты его были спокойны и уверенны, и это невозмутимое спокойствие, как ни странно, действовало в какой-то мере обезоруживающе.

— Постойте, постойте! — решительно воспротивилась я. — Что все это значит? Мне сказали, что вы больны, а я пока что вижу совсем обратное.

— Увидите, все увидите. Я действительно болен. Только вы не волнуйтесь, не возмущайтесь. И разрешите мне за вами поухаживать.

Он довольно проворно помог мне снять пальто и опять пригласил сесть. Я наотрез отказалась.

— Вы сначала объясните, что все это значит? — я кивнула на стол.

— Это значит, что мы с вами сейчас выпьем и закусим, а потом поговорим о болезни. О моей болезни, — повторил он с неизменным спокойствием и вполне серьезно.

— Ну, если вы действительно больны, то, может быть, мы поступим наоборот, — сказала я, несколько теряясь, — сначала поговорим о болезни.

— А потом закусим?.. — добавил он.

— Там видно будет. Все зависит от состояния больного.

— Хорошо, пусть так. — Он вздохнул, опустил глаза, что-то соображая, продолжал: — А вы все-таки присядьте. И поставьте подальше свой чемоданчик. Тут градусники и прочие ваши причиндалы не пригодятся.

— Вот даже как! — Я села. — А все-таки?

— Душа у меня болит, уважаемый доктор, — сказал он тихо, с трагическими нотками и посмотрел на меня взглядом, полным бездонной тоски. — Понимаете, ду-ша-а.

— Случай действительно из редчайших. Тут медицина бессильна, и я вам ничем не могу помочь, — стараясь говорить полусерьезно, но строго, сказала я. Можно было подняться и быстро уйти. Но я не спешила: чисто женское любопытство, что ли, задерживало меня: что же будет дальше? — Тогда скажите, больной, где, по-вашему, причина болезни?

— Пусть врачи ищут причины болезней, это их дело, а вам я скажу не как врачу, а как женщине, потому что ждал вас не как врача, нет. Я ждал человека. Очень хорошего человека, красивую женщину. Я вам скажу, только вы послушайте меня, не перебивайте. Может, выпьем для настроения?

— Нет-нет, я пить не буду, — запротестовала я, но он, не обращая на меня внимания, выстрелил шампанским в потолок и, поливая деревянный, не очень чистый пол, наполнил граненый стакан и подал его мне. В другой стакан налил водки.

— Выпьем за ваше здоровье, дорогой доктор, за то, чтобы вы здесь жили не тужили.

Он залпом опрокинул стакан и закусил семгой. Я пить не стала.

— Что же вы, пейте быстрей, пока все градусы не убежали. Шампанское положено пить, пока оно шипит, — настойчиво предлагал он. — Ну что ж, как хотите, насиловать не могу. Брезгуете компанией? Понимаю, не то общество.