Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— Идет коварная мучительница моя — весна. Я боюсь ее, понимаешь, Ирина, боюсь весны. Она нагоняет на меня такую разъедающую душу тоску, от которой не знаешь, куда деваться. Ну просто… жить не хочется.

Странное признание, и я сказала без лишних слов:

— Жениться тебе нужно.

— Зачем? — спросил он, замедляя шаг, будто раздумывая над моими словами.

— Чтоб не бояться весны… И хотеть жить. Всегда и особенно весной, когда возобновляется жизнь природы.

— Природа живет вечно. И зимой — тоже. Только формы меняет, — начал он, должно быть, чтобы увести разговор. Но я заупрямилась:

— Ты не уходи от темы. Скажи, почему не женишься?

— Ты задала сложный вопрос. Сегодня мне не хочется на него отвечать.

— Ответ деликатного свойства? — довольно прозрачно намекнула я, не боясь задеть его мужское самолюбие.

Он весело рассмеялся, потом ответил с простодушием:

— Совсем не то, что ты думаешь. Причина чисто нравственная, что ли, и сугубо личная. Предрассудок. Я еще не встречал женщины, в которую мог бы поверить. Навсегда… Нет, я объясню как-нибудь в другой раз. Сегодня нет настроения. Вернее, не хочется портить хороший вечер.

— А Дина? — не утерпела все же я.

— Что Дина?

— У тебя с ней…

И снова беспечный мальчишеский смешок. Но он оборвал его как-то сразу, вдруг, проговорив лениво:

— Ты, наверно, слышала сплетню о наших с ней связях. Даже анонимка была в горкоме о романе врача Шустова и старшей сестры Шахмагоновой. Глупая выдумка. Хотя я мог бы ею увлечься. Дина умеет очаровывать. А потом понял, что и она ничем не отличается от тысяч таких же… Вовремя остановился. Победил в себе минутную слабость. В этом есть что-то приятное — побеждать самого себя. Ты не находишь?

Я не знала, что отвечать. И вообще, мне хотелось говорить о чем-то другом. Но не словами. Как обидно, что люди не могут обмениваться друг с другом мыслями и чувствами, которые не способны выразить слова. Он опять стал задумчиво-грустным и сосредоточенно молчал. Я попыталась догадаться о причине:

— Ты думаешь о Семенове?

— Разве в нем дело? — ответил он с горечью. — Семенов — ничтожество. Самое неприятное, что он против меня райком настраивает. Я ведь дважды был сегодня в райкоме. Первый раз позвонили — срочно в райком, к первому секретарю товарищу Армянову. Я человек военный, дисциплинированный, понимаю слово «срочно» в буквальном смысле. Захожу в приемную, представляюсь секретарше и прошу доложить товарищу Армянову. Доложила. Сказала: просил подождать. Сижу. От скуки болтаю с секретаршей. Молоденькая девчонка, очевидно, попала сюда после окончания средней школы. Чинит карандаши лезвием безопасной бритвы. Целая коробка карандашей. Спрашиваю: "Зачем так много?" — "Бюро райкома будет. Для членов бюро". — "Понятно. И странно, — говорю, — вчера ракету к Марсу запустили, а вы карандаши вручную чините. Есть же для этого специальные машинки, вроде мясорубки". Смеется. "А вообще, — говорю, — нужны ли эти карандаши? У каждого свой найдется". — "А что я тогда буду делать?" И опять смеется. Забавная такая девчонка. Однако жду четверть часа, полчаса, час. Прошу секретаршу напомнить товарищу Армянову обо мне. Она свое: ждите, вызовут. Я возмутился. Тут же написал записку товарищу Армянову примерно такого содержания: ждал в приемной целый час. а в это время в клинике меня ждут больные, им ждать трудней, чем здоровым. Отдал записку секретарше и уехал к себе. Только вошел в клинику, даже раздеться не успел — машина из райкома. За мной прислали. Как ты догадываешься, был принят немедленно, и товарищ Армянов извинился передо мной. Это молодой, симпатичный интеллигент, очень выразительной, яркой наружности. Будь я женщина, я бы сразу влюбился в него. Умеет как-то расположить к себе. Состоялся откровенный и весьма полезный разговор. Собеседник мой, кажется, понял где собака зарыта. Знаешь, что сказал мне секретарь райкома? "У вас много врагов, Василий Алексеевич. Очень серьезных. Может, серьезней, чем вы думаете. Против вас пытались создать партийное дело второй раз. Вот теперь. Не вышло… Но с Семеновым вам надо наладить отношения, жить в мире и дружбе. Я понимаю, это зависит не только от вас. Я с Вячеславом Михайловичем уже разговаривал и еще буду говорить. Но у вас тяжелый характер". Вот так-то, дорогой коллега, у меня несносный характер, тебе, как моей подчиненной, должно быть известно прежде всего.

— Не замечала, — ответила я с робостью девчонки. Он что-то угадал в моем состоянии по тону и голосу, сказал:

— Ты сегодня какая-то скованная. Тебя опечалила встреча с ним?

— Нет. Его для меня никогда не было, нет и быть не может, — рассеянно сказала я неправду.

Так мы дошли до метро «Динамо». В метро мы сказали друг другу "до завтра": дальше я не разрешила провожать меня. Было уже поздно. В первом часу пришла домой. Катюша, конечно, давно спала, а мама встретила меня какая-то взволнованная и чем-то недовольная, сразу ошарашила вопросом:

— Что с тобой случилось?

— Ничего, — ответила я, глядя на нее с искренним удивлением.

— Но почему так поздно?

Я объяснила, но тут же поняла, что это мое вполне искреннее объяснение не только не успокоило ее, а еще больше встревожило.

— Только что звонил Андрей, — многозначительно сообщила она, не глядя на меня. Уж лучше бы глядела укоризненно, чем вот так. Я готова была ее возненавидеть. А, собственно, за что? Что случилось? Как глупо, до смешного глупо! Я позвонила Андрею, спросила тоном беспечной девчонки, немножко запыхавшейся то ли от возбуждения, то ли от быстрого бега:

— Как идет дежурство, товарищ капитан?

— Ты давно пришла? — ответил он вопросом на вопрос.

— Только что.

— Так поздно?

— А ты, никак, ревнуешь? — игриво сказала я.

— А если серьезно?

— Понимаешь, Андрюша, какая оказия: после концерта был банкет в честь артистов. Мы с Василием Алексеевичем были приглашены на банкет Ларионовым. Но как потом выяснилось, все это подстроил Марат.

— Зачем?

— Хотел со мной поговорить.

— О чем?

— Не знаю и знать не хочу. Я ему нагрубила.

— Грубить никому не нужно — грубость унижает прежде всего грубияна, — нравоучительно заметил он.

— Это в тебе заговорил работник милиции, — парировала я и услышала там, на другом конце провода, телефонный звонок и голос Андрея уже не мне, а кому-то другому:

— Отделение милиции, дежурный капитан Ясенев… Так… Так, так… Ясно. Хорошо. Оставайтесь там. Берегите следы, чтоб прохожие не натоптали. Сейчас я высылаю… Или сам приеду. — Потом уже мне: — Извини, Иринушка, пожалуйста: происшествие.

— Что-нибудь опасное? — почему-то помимо желания вырвалось у меня, притом вопрос был задан таким встревоженным тоном, что Андрей, чтобы успокоить меня, решил ответить на него, хотя мог бы этого и не делать, вернее, не должен был отвечать.