Алекс Форэн - Уместны были бы привидения...

– Ну, сделайте же что-нибудь! Вы же охотник за привидениями! И при чем здесь телефон? – возмутилась Мэй.

Внезапно у нас сработали датчики.

– Всем сохранять спокойствие! – крикнул я. – Вы помните, что я говорил? Совсем не обязательно, что призрак находится в этой комнате. Он может быть на другом этаже…

Не успел я договорить, как у тумбочки, стоящей возле кровати, с громким скрипом открылась дверца. Девушки взвизгнули и бросились в объятия Криса. Ему, кажется, тоже было не по себе, но он старался не показывать этого.

– А сейчас медленно выходим из комнаты, – вполголоса сказал я. – Не торопясь, спокойно и тихо.

Мы двинулись к выходу. Передвигались медленно, почти на цыпочках. Внезапно начал мигать свет. Конечно же, девушки сразу забыли, о чем я говорил, и с громкими криками выбежали из комнаты. Мы пробежали по коридору и остановились, когда поняли, что датчики смолкли. Вокруг было тихо. Постепенно все стали успокаиваться.

– Видимо, на сегодня все, – предположил я. – Призрак устал. Думаю, имеет смысл посмотреть, что там удалось зафиксировать нашей камере.

Сначала ничего интересного на записи не было, и я отмотал немного вперед. Смотреть на статичное изображение полутемного коридора было скучно. Я, сдавая позиции, боролся со сном, когда на экране вдруг появилось какое-то движение: растения, стоявшие в коридоре, стали покачиваться. В следующее мгновение появилась полупрозрачная сущность, очертаниями напоминающая расплывчатую фигуру низкорослого человека. Мы прильнули к экрану телевизора и в напряжении наблюдали за призраком. Он медленно пересек коридор и скрылся, пройдя сквозь стену в одну из комнат.

– Черт, это моя спальня! – вскричал Крис.

– Итак, – произнес я, – теперь можно с уверенностью сказать, что в замке действительно обитает призрак. Господа, у нас в руках уникальная запись. Столь четких записей фантомов мне до сих пор видеть не приходилось. Теперь остается узнать, чья именно душа не смогла найти покоя. Для этого, вероятно, придется посидеть с архивными материалами, покопаться в истории замка. Судя по всему, она не так прозрачна, как казалось… В это время суток никто не откроет дублинский архив даже для меня, придется ждать утра. Благо, осталось недолго, да и доехать нужно. Полагаю, что призрак больше не будет вас сегодня беспокоить – скоро светает…

Удивительно, но после всего этого переполоха я быстро и легко заснула. Может, просто организм устал бояться. Я словно упала в белое пушистое облако, и сон окутал меня своим воздушным теплом. Появилось предчувствие чего-то волшебного, словно передо мной вот-вот откроются сказочные ворота в Страну Чудес. Дождь. Мокрая зеленая трава. Черные тучи на небе, как страшные косматые чудовища. Злой ветер развевает на мне одежду. Однако, какая странная на мне одежда: форменное платье горничной, как у Мари, ее нелепые туфли, а на плечах синяя плотная накидка с капюшоном. В моих волосах множество шпилек, но мокрые пряди все равно лезут в глаза. Передо мной замок. Я стучу в дверь. Мне открывает Малкольм. На нем ливрея, туфли с пряжками, белый парик.

– Проходите. Вы новая горничная?

Я безмолвно киваю.

Замок выглядит как-то по-другому. На потолке – большая люстра, но в нее вставлены не лампы, а свечи. Много больших толстых свечей. Чувствуется запах плавленого воска. Дрова в камине потрескивают. Я смотрю на огонь и словно сливаюсь с ним. Погружаюсь в потрескивающую темноту...

И оказываюсь в парадном зале.

Звуки рояля. Бледная Мари в строгом платье аристократки, как одна из тех дам, которых я видела раньше на портретах. Из-под ее тонких пальцев исходят странные гнетущие звуки. Эта тягостная мелодия будто сковывает все вокруг, высасывает жизнь и краски из каждого предмета. Я вытираю пыль со старинного резного шкафа. Мари прекращает играть и укоризненно смотрит на меня, как будто я в чем-то провинилась перед ней.

Я убираю со стола. Тяжелая фарфоровая посуда с позолотой на ослепительно белой скатерти какого-то неизвестного мне грубого материала. Входит Джефф. На нем красный камзол, расшитый золотом. Он смотрит на меня с такой нежностью, с такой беспредельной лаской. И улыбается. Я тоже улыбаюсь ему. Отсветы пламени скользят по его лицу. Он берет мою руку, подносит ее к губам. И я будто таю, растворяюсь в его любящих голубых глазах. Таких же голубых, как небо за окном, таких же теплых, как солнечные лучи, запутавшиеся в узорах занавесок.

Они-то и разбудили меня.

Как только мы заняли места, в зале медленно погас свет. Тьма была кромешная, непроглядная. Я не видел даже того, кто сидел рядом. А рядом – я слышал – у Пэт участилось дыхание, она крепче сжала мне руку. Вдруг, в одно мгновение на сцене вспыхнуло несколько огненно-желтых ламп, и они отбросили на высокий потолок полосы света. Прямо перед собой я увидел Лизу Геррард. Кроме нее на сцене не было никого. На ней был белоснежный балахон, ее длинные волосы были распущены. Эта картина была настолько контрастна, настолько невероятна, что не верилось даже, что перед нами стоит женщина из плоти и крови, а огромное пространство зала вокруг нас не пусто, а наполнено людьми.

Зал взорвался аплодисментами. Лиза подняла руку, и все смолкло. В полной тишине она приблизила губы к микрофону, и возникла мелодия. Голос ее, холодный и чистый, как только что вымытый в горном ручье хрусталь, опутывал нас своими нитями, и каждая нота в нем была волшебством. Таким, что никто из нас, даже Крис, ни черта не смыслящий в музыке, не мог даже подумать о том, чтобы пошевелиться. Всем будто стало вдруг страшно чем-то разрушить ту гармонию, то идеальное, что было создано этим голосом. Когда она закончила петь, весь зал молчал несколько секунд, как будто не поверив тому, что произошло, а потом, в один миг, разом начал аплодировать. И только после этого на сцену вышли остальные музыканты, и начался настоящий концерт. Тот самый, на котором я хотел побывать с самого детства, но боялся, что он не оправдает моих ожиданий. Музыка этой группы была настолько сильной, что мне не представлялось, как ее можно слушать вживую, и настолько нематериальной, что я не понимал, как ее могут создавать обычные люди из плоти и крови, игравшие сейчас в нескольких ярдах от меня.

Концерт превзошел все мои ожидания. Казалось, все, кто был в зале, пребывали в странном трансе, слившись с музыкантами в одно космическое целое; что все границы между зрителем и артистом стерты – и не было больше ни нас, ни их, – только музыка.

В самом финале концерта, когда они вышли в очередной раз на «бис», в зале потухли все огни, кроме яркого прожектора, что выхватывал фигуру Лизы из мрака, – в нем она была ослепительно белоснежной. Она подняла руки. В зале вновь повисла тишина. Певица вытянула вперед руку, указывая пальцем прямо в зал. Вероятно, у каждого возникло ощущение, что она смотрит именно на него. Но на самом деле она указывала точно в то место, где сидела Мэй. Конечно, за светом софита Лиза не могла видеть отдельных лиц, но мы все почему-то посмотрели именно на Мэй, а она поежилась, втянула голову в плечи и сидела, ни жива, ни мертва. Ей казалось, наверное, что со сцены на нее указывает не человек, а нечто большее – ангел, богиня, Кассандра. В повисшей над залом тишине показалось, будто прошла вечность до того момента, когда она начала петь. А пела она что-то странное, на непонятном древнем языке, и рефреном звучали слова «Kyrie Eleison». Но и не нужно было знать слов. Было что-то в ее голосе невыразимо торжественное и, одновременно, грустное и человечное.