Максим Чертанов - Правда

Одного беглого взгляда на надпись — дурацкие латинские вензеля под целующимися голубками — было достаточно, чтобы понять: он поставил не на тот номер. С поклоном вернуть фальшивую bijou владельцу? А, к чорту эти буржуазные реверансы! Он отшвырнул кольцо и, насвистывая, засунув руки в карманы, развалистой моряцкой походкою зашагал прочь. «Адресочек брюнеточки-то я, слава богу, записал». Он был не из тех, кто унывает долго. «А ежели б я сделался царем — забыл бы про нее, как пить дать, забыл... Да и Надежда моя еще слишком неотесанна для царицы. И Михаил не чешется. Да, что ни делается — все к лучшему».

А Дягилев все еще тряс окровавленной рукой и морщился: весь гнев его иссяк, едва он подумал о возможном заражении крови. Сепсис! Гангрена! О-о! А вдруг этот человек бешеный?! Желудок его мучительно сжался, к глазам подступили слезы; он уже видел в черной рамке свой некролог... Охваченный ужасом, он опрометью бросился прочь; он вовсе не подумал о своих кольцах и более не обращал внимания на Дзержинского. А тот, слабо постанывая, поднялся на ноги и, шатаясь, полузадушенный, полуослепленный, побрел по направлению к тому месту, куда — по счастью, он видел это, — дурак матрос бросил кольцо, по-видимому сочтя его недостаточно ценным.

«Неудача... Судьба испытывает меня... Что ж!» Кольцо представляло собою зауряднейшую, только что не детскую безделушку, таскать которую на пальце можно было только из глупой детской сантиментальности. Он побрел прочь. Все тело его болело от побоев, из носа сочилась кровь, глаз заплыл. Но он привык мужественно переносить страдания.

— Ильич, ты опять не ночевал дома... Исхудал-то как...

Надежда Константиновна не смела спрашивать мужа о причинах его постоянных отлучек, но переживала глубоко и мучительно. Она все же надеялась, что похождения Ленина связаны с картами, бизнесом или революцией, а не с хищными французскими женщинами. Он усмехнулся, ласково потрепал ее по руке:

— Все хорошо, ma chérie. Сейчас налей-ка мне щец... Проголодался я как собака. А завтра пойдем слушать Шаляпина.

Весь день Ленин отсыпался, а вечером, наконец-то одевшись по-человечески, нанес визит m-me Арманд. Он принес огромный букет цветов, конфеты и галантнейшим образом просил прощенья. Но Инесса приняла его сухо: обида ее не прошла. Он удвоил старания — она только холодней становилась. Он был близок к отчаянию, чего с ним не случалось еще ни разу в жизни. Он мило шутил, рассказывал анекдоты, отпускал цветистые комплименты, читал стишки, но видел, что все напрасно. Вдруг она, перебив его на полуслове, спросила:

— А почему у вас в ухе серьга?

— А, это... — Он смутился; рука инстинктивно дернулась к мочке уха. «Забыл серьгу снять, идиот! Не иначе — втюрился». — Это, видите ли, chérie... Я... я был на корабле юнгой. То есть шкипером. Точнее, я был цыганом.

— Как, неужели цыганом? — В изумлении Инесса широко распахнула свои темные глаза; тон ее заметно смягчился.

— Да, то есть меня в детстве украли цыгане. И я жил в таборе. А потом поступил на корабль шкипером. У меня был любимый конь... («Чорт, совсем заврался: откуда на корабле может быть конь? А она знай слушает, развесила свои прелестные ушки... Романтическая натура! Дурочка моя ненаглядная...») Цыгане, ma petit, это такой поэтичный, гордый и свободолюбивый народ...

— Ах, неужели?

— Дорогая, у вас на ушке очаровательная родинка.

— Скажите, monsieur Ленин...

— Ильич, дорогая. Зовите меня просто — Ильич.

— Monsieur Ильич, вы женаты?

— Какое это имеет значение, друг мой? Что такое этот буржуазный брак без любви, с его буржуазными условностями?

— Да, вы правы... Мимолетная связь лучше и чище, чем брак без любви.

— Вы необыкновенная умница, chérie. — Ленину очень понравились слова Инессы о мимолетной связи. Он все еще рассчитывал именно на мимолетную. — Я найду вам революционную работу, как вы хотели.

— Правда?

— Правда. — Он решил, что так и назовет эту дурацкую газету, с изданием которой к нему уже давно приставал Дзержинский. — Ну, дайте же мне вашу милую маленькую ручку!..

— Нет, нет... — Но она совсем не сопротивлялась.

Почти столь же идиллически прошел вечер и у Феликса Эдмундовича. Он провел его с премиленькой двенадцатилетней проституткой (на самом деле ей было 23 года, но она благоразумно скрыла это от привередливого клиента). Она была умна и очень старалась. Наслаждение было необыкновенно острым. Пускать в ход скальпель не было никакой причины. Феликс Эдмундович был строг, но справедлив. Он дал ей много денег, очень много, и отослал с ласковыми словами. Что же касается разочарования, связанного с кольцом, он довольно легко снес его, ибо, как и Ленин, не очень хорошо представлял, что с ним делать, покуда разгильдяй Михаил не усядется на трон, и еще не до конца продумал, как его туда усадить.

Вернувшись домой, он принял ванну. Пора было идти на конспиративную встречу с танцором. «Надеюсь, этот болван хотя бы не перепутает время и место свидания...» Встреча была назначена в маленьком кафе на бульваре Распай. Против обыкновения, агент ничего не спутал и явился на нее вовремя. В этот ранний час в крохотном полутемном зальчике никого не было, кроме них двоих.

— Bon matinee, camarade Нижинский, — сказал Феликс Эдмундович сухо, но приветливо.

— Bon matinee, camarade Глинский, — отвечал агент. — Camarade, я знаю, я ужасно провинился... Но я исправлюсь, честное слово! Я вчера целый день репетировал азбуку Морзе, хотя Фокин и ругал меня, что я все не так делаю. Меня всегда все ругают. Сергей Павлович тоже сердится на меня уже несколько дней — я не понимаю, за что. Все, все ругают. Один Федор Иванович всегда со мною ласков, но он так храпит... Camarade Глинский, я все сделаю, как вы велите. Я так надеюсь, что наша дорогая Польша будет свободна и счастлива...

— Скажите, camarade... Что вы собираетесь делать после освобождения Польши?

— Я? Не знаю, право... Я поставлю балет...

«И для чего живут на свете такие дураки? — думал Дзержинский, снисходительно слушая бессмысленный лепет агента. — Ладно, к чорту, это все чепуха! Надо повидаться с Лениным и заставить этого олуха заниматься газетой, а не играть с Зиновьевым в карты. Зиновьева тоже в тюрьму... Ну и Ленина, само собой... И Горького, и шлюху Андрееву... Пусть они все там играют во что хотят. А Дягилева я, когда приду к власти, велю каждый день избивать палкой».

Как опытный конспиратор, Дзержинский всегда выбирал столик и место за ним так, чтобы оттуда, во-первых, хорошо просматривались дверь и окна, а во-вторых, можно было быстро убежать. Но на этот раз он, разнеженный после удачного общения с умной и услужливой девушкой, не подумал о предосторожностях. Он не был даже вооружен; будучи уверен, что Дягилев накануне набросился на него просто из беспричинной злобы, он ничуть его не опасался и не предполагал, что тот имеет основания выслеживать своего приятеля. Через окошко он увидел, конечно, подлетающую к дверям огромную фигуру в цилиндре и с палкою, но было уже поздно...