Максим Чертанов - Правда

Ненависть распирала Дягилева так, что он едва не лопался. Каков наглец! Одной трепки ему мало! Скотина! И эти усики! Вацлава по лицу не бить... Но уж этого надо отделать так, чтобы он надолго забыл дорогу в приличное общество!

— А-а-а-а!!! — заревел он, врываясь в залу и с грохотом опрокидывая столик...

В постели Феликс Эдмундович провел почти месяц. Впрочем, он отделался сравнительно дешево: Нижинский, увидав разъяренного Дягилева, попросту сошел с ума и никогда уже не оправился вполне. «К чорту всех этих агентов, — думал Феликс, скучая в госпитале святой Женевьевы. — Да и все эти кольца... Глупости. Будем делать революцию. Прежде всего газета».

Как ни странно, Ленин думал о том же самом. Биржевая удача переменчива, а Инесса оказалась ненасытна. Делать деньги можно на чем угодно, была бы сметка, — но хотелось чего-то постоянного. Коба с Тер-Петросяном попались на крупном эксе и уехали в сибирскую ссылку, в далекий Туруханск — от каторги обоих спасло слабоумие. В довершение неприятностей раскрыли швейцарскую рулетку — Красину пришлось стремительно бежать из Швейцарии и финансовые поступления прекратились окончательно. Временами Ленин подумывал уже о том, чтобы вернуться к наперсткам: «Хоть сейчас садись в Люксембургском саду да начинай шарик гонять!» К счастью, неплохо продавались Надины акварели — да много ли возьмешь за акварель?

Между тем партия росла, ибо нет лучшей рекламы, чем тайна. Загадочные заграничные вожди, случаи чудесных воскресений, сказочные богатства, слухи о которых доходили до России, — все это привлекало рабочих к партии освободителей, но что делать с этими рабочими большевизаны понятия не имели. В Париже круглосуточно кипели бесполезные дискуссии о тактике, в которых Ленин с Дзержинским, разумеется, не участвовали. Оба понимали, что главное — деньги, а там вороти что хочешь.

Только здесь Ленин догадался, что газета — действительно универсальный способ протянуть ближайшие года три, а если дело сладится — то и шикануть. Иногда он просматривал русские газеты: писали в них такую чушь, что он, окажись у него избыток свободного времени, мог бы стать ведущим журналистом в любой. Переводили французские заметки о путешествиях и изобретениях, долго и подробно, с мучительным русским занудством ругались с английскими или шведскими публицистами, доказывавшими, что самодержавие изжило себя; выясняли причины экономических неудач, ругали жидов, обвиняя их в убийстве Столыпина... как будто убийство Столыпина могло иметь хоть какое-то значение для страны, в которой все и так летит в задницу! Больше всего эти долгие газетные полемики были похожи на вялую, скучную ссору, разыгравшуюся на тонущем корабле, причем и сам корабль тонул как-то неуверенно, медленно, унизительно, словно говоря всем своим видом: «Простите, господа, что приходится гибнуть без настоящего эффекта; жили смешно и тонем смешно... буль!» После чтения русских газет Россию становилось невыносимо жалко: страна была хорошая, Ленин имел об этом полное представление, и люди в ней были талантливые, и запасы неистощимые, — но по странной прихоти судьбы наверху оказывались только худшие люди, и в газеты писали они же. Все настоящее в России жило подспудно, все истинно талантливое было запрещено... Взять хоть его: с того самого проклятого пятого года, когда он мелькнул на нескольких баррикадах, въезд в страну для него опасен. Что ж теперь, вечно за границей пропадать? А ведь доведись ему управлять страной, он дал бы простор творческой инициативе! У него каждый мужик крутил бы рулетку или спекулировал акциями, а деньги, как следует из новейших экономических теорий, делались бы сами собою, брались из ниоткуда... как оно и бывает в правильно устроенных обществах... Очень скоро Ленин сообразил, как организовать правильную газету — такую, чтобы вся Россия читала ее с неослабевающим интересом. Конечно, цензура... но ведь можно и обойти цензуру!

К счастью, Ленин успел в Париже завести ряд полезных знакомств — задружился, например, с издателем Прянишниковым, тоже вечно сетовавшим на бездарность русской прессы, из которой совершенно нельзя было понять, что и как делается в России.

— А я, Максим Иваныч, думаю запузырить газетенку — не этим чета, — сказал Ленин радостно. — Почитал я тут, как у французов это дело поставлено... Такое, батенька, фрикасэ и консомэ! Принцесса Монакская разрешилась от бремени. Придворный астролог английской династии предрекает извержения в тропиках. Актриса Сара Бернар сменила любовника. На любовницу. Как думаете, что, ежели у нас завести что-нибудь этакое... со светской жизнью, со всяким, понимаете ли, перчиком? И название такое, поэффектнее: «Вся правда»! Или даже просто «Правда»!

— Любопытно, — кисло сказал Прянишников. — Но не дадут — цензура нынче кидается на вещи куда более невинные. Скажут, что мы способствуем растлению нравов. У нас там знаете какая теперь вдет борьба за нравы? Ежели бы журнал... С журналами мягче. Но у нас там теперь все помешались на декадентах, и в журнальном деле уже до таких пакостей дошло, что вы своим перчиком никого не удивите. Там уж и про содомитов пишут, прошу прощения.

— Что-то их многовато стало, — нахмурился Ленин. — Этак Россия совсем размножаться перестанет... Ну, ежели рынок диктует — так давайте мы про содомитов, а? Так сказать, вся правда.

— Запретят, — брезгливо заметил издатель. — И аморально, и потом, сами знаете... одно дело — когда в литературе, а другое — когда газета. Прямая пропаганда.

— Хорошо, хорошо! Ну, а моды? Как одеваться, что читать, в какой синематограф ходить?

— Э, батенька, совсем вы Россию забыли. Это во Франции газетчики диктуют моду. А в России модно становится все самое отвратительное: низкая литература пошлейшего разбора, вызывающие тряпки... Я слышал, там теперь на гашиш мода. Копируют Европу не во всем, а только в том, до чего могут дотянуться. Если бы иначе было — неужели я бы из России убежал? Но мне дома жить хороший вкус не позволяет...

— Так, может, давайте деловую газетку затеем? Будем излагать всякие полезные советы, как разбогатеть, как нажиться...

— И это глупости. Извините меня, Ильич, но я никогда не думал, что вы настолько наивны в вопросах печати. Чистая душа, ей-Богу! Или вы не знаете лучше меня, что такое делать дела по-русски?

— Очень знаю, — сказал Ленин. — Не подмажешь — не поедешь.

— Ну вот! И еще десяток таких же правил: дружи с губернатором, подноси полицмейстеру, заручись поддержкой в верхах, слабого грабь, сильному кланяйся... Зачем в России советы, как делать дела? Это уместно в стране, где хоть один закон работает, — а у нас всю Россию пройди, честного купца не сыщешь. Это они на словах только клянутся: наше честное купецкое слово — никаких бумаг не надо... Знаю я их честное купецкое: мелочатся и мухлюют так, что отца родного в солдаты сдадут, собственное дитя ограбят на дороге... Я не знаю, что в России должно сделаться, чтобы нынешние российские деловые люди стали кому-то казаться честными промышленниками. Надо, наверное, полстраны выжечь, а другую по миру пустить... и не сомневайтесь, дойдет до этого! Нельзя вечно издеваться над здравым смыслом!