Иван Шевцов - Остров дьявола

- Идите к нашим пассажирам! На самолет идите!

Маша, ошалело глядя по сторонам, побрела в ту часть зала, где толпились пассажиры из советского авиалайнера. Пока Мечислав занимался Машей, Пухов успел выбежать на привокзальную площадь в надежде встретить там тех троих. Площадь была пустынна. На мокром асфальте темнел след автомашины, и Пухов уловил свежий запах выхлопных газов. "Умчались, - сокрушенно подумал Юлий Григорьевич. - Скрылись с поспешностью мафиози. Могли подождать хотя бы минуту. А кого ждать, меня? Я им не нужен. Тем более с ней. Лишняя обуза. Не вышло. Осечка получилась", - рассуждал он, стоя у главного входа в аэропорт. А может это к лучшему. Кто знает о наших намерениях? Ни я, ни Маша ничего такого противозаконного не совершили. Где улики?

И он быстро вошел в зал аэропорта. Еще издали увидел Мечислава, одиноко стоявшего у выхода на самолет, и запыхавшись подошел к нему, заговорил, преодолевая волнение:

- Вот негодяи, удрали, смылись гангстеры. Сорвалось.

- Что сорвалось? - в упор спросил Мечислав.

- Как что? - растерянно переспросил Пухов, смущенный неожиданным вопросом Мечислава. Понял, что допустил оплошность. - А из-за чего вся заварушка произошла?

- Из-за чего? - все тем же строгим тоном повторил Мечислав, насквозь пронизывая Пухова сверлящим взглядом.

- Я не знаю, я подошел, когда все началось. Я ничего не понял: вы, Маша, Денис Тихонович и еще какие-то незнакомые люди.

- Так уж незнакомые, - со злой иронией выдавил из себя Мечислав. - Вас-то они сразу признали. - И тут же вопрос: - Вы куда сейчас уходили? Где вы сейчас были?

- Я выходил, чтоб позвать полицию.

- Зачем?

Взгляды их столкнулись: настойчиво жестокий взгляд Мечислава и растерянно смущенный Пухова. Так продолжалось, может, полминуты. Наконец Юлий Григорьевич попытался взять себя в руки, ответил с раздраженным возмущением:

- Я не желаю с вами разговаривать. Я вас не знаю и знать не хочу. Кто вы такой, чтоб допрашивать меня?.. Вы ответите за инцидент, который спровоцировали. Да, да, вы спровоцировали, и это вам так не пройдет.

Контратака Пухова заставила Мечислава улыбнуться. Он подумал: "Ну и ну: экая самоуверенная наглость. Впрочем, знакомый прием".

- Идите в самолет. Вас там ждут, - в суровом голосе Мечислава звучал металл. Пухов с презрением посмотрел на Мечислава: лицо его было пунцовым, как перезревший помидор, большие глаза блестели злобой и отчаянием. Мысль лихорадочно работала над поисками верного безошибочного решения. Он спрашивал самого себя: "А не напрасно ли я вернулся в зал аэропорта? А Маша, что будет с ней? Надо немедленно с ней условиться, какие давать показания на следствии". Слово "следствие" вызвало в нем неприятный холодок. Он демонстративно тряхнул своей крупной головой и, приняв гордый победоносный вид, пошел в самолет.

Рыбацкая шхуна, как только Эдмон Дюкан ступил на берег Острова, в ту же минуту отчалила и исчезла в ночной мгле. Сделав десяток шагов от воды, Эдмон очутился в густых цветущих зарослях кустарника, закрывавшего листвой звездное небо. Согретая дневным зноем земля дышала благодатным теплом, и ее дыхание успокаивало Эдмона, немного продрогшего на палубе шхуны то ли от свежего морского ветра, то ли от нервного напряжения.

Дюкан все еще не смог смириться с тем, что там, на материке, осталась его жена: владелец шхуны категорически отказался взять на свою посудину Алисию под тем предлогом, что присутствие женщины на корабле непременно накличет беду. В своих условиях он был непреклонен, не оставляя выбора, и Эдмон уступил. Твердой уверенности, что это тот самый остров, на котором обосновался разыскиваемый им Хассель-Дикс у него не было, но, одержимый идеей Эдмон не перед чем не останавливался. Он помнил предостережение Ивана Слугарева об опасности, с которой связано его решение проникнуть в лабораторию ученого гитлеровца, но отказаться от своего замысла он не мог, хотя и отдавал себе отчет о возможной цене риска: Пентагон и ЦРУ шутить не любят. В уме он заготовил несколько вариантов легенды. В то же время при нем был французский паспорт, который сам Эдмон считал палкой о двух концах: в сложившихся обстоятельствах он в равной степени мог стать и палочкой-выручалочкой и дамокловым мечом.

Когда они подплывали к берегу, вдалеке на Острове летучими светлячками играли электрические огни, но хозяин шхуны, не желая рисковать, предпочел уклониться от них, и высадил Эдмона у противоположного берега. Над краем, где сверкали электрические огоньки, застенчиво серебрился тонкий серп месяца, только что проклюнувшего аспидную, усеянную звездами скорлупу. Эдмон взял его за ориентир. Но густая листва непроницаемым пологом скрывала и молодой месяц и по-южному яркие звезды. Расточаемые кустами тепло и душистый аромат цветов, трескотня цикад и сверкание светлячков создавали атмосферу пустынного уединения и какой-то странной напряженности. С превеликим трудом, заслоняя руками лицо от ветра, Эдмон пробрался сквозь заросли каких-нибудь полусотни метров и понял, что дальше идти ему сейчас невозможно - пока не наступит рассвет. По его расчетам до восхода солнца оставалось час-полтора. Он остановился у крупного дерева и прислонился к его теплому гладкому стволу. Без труда определил, что это магнолия. Легкая усталость и притягательная сила теплой и мягкой почвы под ногами заставили его опуститься на землю. Он сел, прислоняясь к стволу дерева и, под монотонный убаюкивающий треск цикад, неожиданно для себя самого по-детски, безмятежно задремал.

Разбудил его резкий нахальный пересвист черных дроздов. Он встрепенулся, изумленно открыл глаза и с досадой осмотрелся, еще не совсем понимая, что с ним и где он находится. Вокруг него в горделивом молчании дышал утренний лес; над головой в широкой и густой кроне магнолии переливчато играли золотисто-розовые утренние лучи. Стряхнув с себя сладкую непродолжительную дрему, Эдмон продолжал пробираться вглубь острова и вскоре вышел на едва заметную тропу. Кустарник становился все реже, сменяемый крупно-ствольными великанами камфарного лавра, магнолии, средь которых, как бессменные часовые, маячили королевские пальмы. Молчали цикады, но вместо них в воздухе струилось суетливое струнное звучание насекомых, и со всех сторон, точно настраиваемый оркестр. Неумолчно, на разные лады раздавались задорные восторженные голоса неведомых ему и невидимых птиц. И в этом многоголосии слышалось что-то торжественное, праздничное. Вспомнилось Эдмону, что сегодня воскресенье - конец недели, день отдыха. Мысль эта навевала безмятежное благостное расположение духа, и совсем не хотелось думать о том, ради чего он оказался в этом поистине райском уголке, охваченном безумством, бурлящем в тревожном напряжении земного шара. Лес постепенно редел, расступался, обнажая изумрудные ковры солнечных полян. Но по-прежнему воздух был полон пьянящими ароматами. Идти было легко и приятно, пока не разыгрался знойный день. Доверяя своей интуиции, Эдмон шел в направлении поселка по малохоженной тропе, по которой, как он решил, не часто ступала нога человека. Вдруг сзади него раздался властный оклик по-английски: