Тони Парсонс - Man and Boy, или История с продолжением

Это была типичная квартира молодой одинокой женщины, девушки, которая любит и умеет доставить себе удовольствие. Несмотря на журналы и одежду, разбросанные вокруг, здесь не было и следа того бедлама, которые царствуют в доме, где есть ребенок. Нет, тут не было и в помине того уютного беспорядка, к которому я так привык. Можно было добраться до двери и ни разу не наступить на фигурку Хана Соло.

Но мне как-то не хватало этого беспорядка и кутерьмы моего дома, и я уже начинал скучать по тому, что раньше был человеком, умевшим держать слово.

Когда я вернулся домой, Джина плакала. Я уселся на кровати, боясь до нее дотронуться.

— После вчерашнего шоу началось безумие, — оправдывался я. — Мне пришлось остаться на студии.

— Я понимаю, — сказала она. — Я не из-за этого.

— Тогда из-за чего?

— Из-за твоей мамы, Гарри.

— А что с ней?

— Она так хорошо обращается с Пэтом, — всхлипнула Джина, — ей это так легко удается!

Я никогда не смогу стать такой же, как она: такой терпеливой, такой доброй. Я сказала ей, что иногда мне кажется, будто я схожу с ума — весь день дома, и не с кем поговорить, кроме малыша. А когда он в детском саду, мне еще хуже. — Джина взглянула на меня, и ее глаза до краев наполнились слезами. — Я думаю, она даже не поняла, что я пытаюсь ей объяснить.

Ну, слава богу, что хоть так. А то мне уж на мгновение показалось, что Джина обо всем догадалась.

— Ты самая лучшая мама в мире, — сказал я, обнимая ее. И я действительно так думал.

— Нет, — ответила она. — Это ты хочешь, чтобы я была хорошей мамой. И я сама хочу, правда. Но только хотеть недостаточно.

Она еще немного поплакала, хотя в ее всхлипываниях уже не было такого безумного отчаяния. Иногда подобное с ней случалось, и я не понимал, из-за чего. М не всегда казалось, что она плачет из- за каких-то пустяков. «Не такая хорошая мама» — что это еще за ерунда? Джина — прекрасная мать. И если ей немного одиноко днем, она всегда может позвонить мне на работу. Секретарша обязательно примет ее сообщение. Кроме того, на моем мобильном стоит автоответчик. Как она может чувствовать себя одинокой? Я просто не понимал этого.

Я обнимал ее, пока слезы не высохли, а потом спустился вниз приготовить кофе. На автоответчике был оставлен миллион сообщений. Мир сошел с ума из-за Марти. Но меня в ту минуту это не слишком сильно волновало.

Где-то я слышал, что проблемы на работе похожи на крушение самолета: с места аварии можно уйти. Это совсем не то, что семейная жизнь, где ты уже не можешь спрятаться от своих проблем, как бы далеко ни убежал.

Каждый отец — герой для своего сына. По крайней мере до тех пор, пока сыновья еще не выросли.

Пэт, например, считает, что я всемогущ. Он думает, что я могу заставить мир прогнуться в нужную мне сторону — прямо как Хан Соло или Индиана Джонс. Но уже близок тот день, когда Пэг разберется, что между Гаррисоном Фордом и его папочкой все же существует небольшая разница. И когда он поймет, что у меня нет ни кожаного кнута, ни светового меча, он уже не станет смотреть на меня так, как раньше.

Но пока сыновья не выросли, они считают своих отцов героями. У меня все было немного иначе, потому что мой отец действительно был героем. У него была медаль и все прочее, чтобы доказать это.

Если бы вы увидели, как он копается у себя в саду или возится с машиной, вы бы подумали, что это просто еще один очередной папаша с окраины. Но в ящике стола в гостиной небольшого домика, где я вырос, лежала медаль «За отличную службу», которую он получил в годы войны. Все детство я играя в то, что я герой. А мой папа действительно являлся им.

Медаль «За отличную службу» — значительная награда. Почетнее только «Крест ордена Виктории», а его, как правило, дают посмертно. Если бы вы встретили моего отца в пивной или на улице, вы бы решили, что знаете об этом человеке все, просто поглядев на его старомодный джемпер, лысеющую голову, семейную машину с закрытым кузовом и газету, которую он читает. Вы бы решили, что знаете его. И глубоко ошиблись бы.

Я поднял трубку телефона. На сообщения с телестанции и из газет можно было пока что не реагировать. По родителям я обязан был позвонить.

Трубку снял отец. Это показалось мне странным. Он терпеть не мог телефона. Он брал трубку, только когда рядом с телефоном никого не было или если он как раз в этот момент проходил мимо него по дороге из «Мира садовода» в свой сад.

— Папа? Это я.

— Сейчас я позову мать.

По телефону он разговаривал формально и грубо, как будто так и не привык им пользоваться. Как будто мы с ним никогда не встречались. Как будто я торговый представитель какой-то паршивой компании и пытаюсь втюхать ему что-то такое, что ему совершенно не нужно.

— Папа? Ты смотрел вчерашнее шоу?

Я знал, что смотрел. Они всегда смотрели мое шоу.

Последовала пауза.

— Да уж, выступление получилось, я тебе скажу… — вздохнул отец.

Я знал, что ему все это должно было страшно не понравиться: ругань, драка, политика. Он и раньше возмущался обилием рекламы. Но мне хотелось, чтобы он сказал мне, что все это неважно. Что я прощен.

— Это прямой эфир, папа, — сказал я с принужденным смешком. — Нельзя предсказать, что может произойти.

Старик фыркнул:

— Такие скандалы мне не в масть.

Где-то в девяностые годы отец вдруг начал употреблять жаргон шестидесятых.

Его речь была сдобрена всяческими «ни в жисть» и «не в масть». Пройдет еще лет тридцать, и он будет приходить за пенсией, ковыляя в стареньких «прикидах» и при этом заявляя, что его постоянно то «плющит», то «колбасит». Но к тому моменту никто уже не сможет понять, о чем это он.

— В любом случае, — сказал я, — беспокоиться не о чем. Все под контролем.

— Беспокоиться? Я не беспокоюсь, — ответил он.

В трубке воцарилась звенящая тишина. Я не знал, что ему сказать. Я не знал, как перекинуть мостик через пропасть между нашими разными мирами. Я не знал, что еще сказать ему.

— Сейчас я позову мать…

Пока он отправлялся за матерью, в комнату вошел Пэт. Он был в пижаме, его светлые волосы торчали во все стороны, глаза, обычно сверкающие, как алмазы от «Тиффани», опухли со сна. Я протянул к нему руки, внезапно с острой болью ощутив, как сильно я люблю его. Сын прошел мимо меня и направился прямиком к видеомагнитофону.

— Пэт, милый, подойди сюда!

Он неохотно приблизился ко мне, сжимая кассету «Возвращение джедая». Я посадил его к себе на колени. От него шел тот удивительный сладкий запах, которым пахнут только что проснувшиеся дети. Он широко зевнул, и я поцеловал его в щеку. Его кожа была такая новенькая, такая нежная. Самая мягкая в мире.

Мне до сих пор казалось, что это самый красивый ребенок на свете — белокурый ангелочек, соскользнувший с облака по дороге в небесный магазин видеокассет.