Валерий Попов - Нарисуем

– Ну и как бы вы ушли сейчас без ключей? – вздохнул я. – А если бы я не приехал?

– Но ты же приехал! – радостно произнесла жена.

Поразительное легкомыслие! Сам же его в ней воспитал когда-то – и сам теперь на этом горю!

– Ну а куда же делся ключ из ящика? – спросил я.

– Наверное, кто-то спер! – Жена махнула рукой.

– Что значит – спер? – тупо проговорил я. Жена пожала плечами.

– Ну как жизнь? – неестественно бодро повернулся я к дочери.

– Нормально, – почему-то обиженно проговорила она.

– Вспомни… куда ты дела свой ключ?

– Папа, ну откуда я знаю? – трагическим басом произнесла она, с грохотом отодвинула табурет, ушла к себе, стала там с дребезжанием передвигать стулья.

Замечательно! Все, значит, как и раньше: полная невозможность узреть хотя бы краешек истины. Или вымыслы, или тайны, охраняемые басовитыми воплями, оскорбленным таращеньем глаз. Никакого сдвига!

А я-то уезжал в непонятной надежде… Что же – начнем все сначала.

Я ушел в свой кабинет, разложил бумаги, долго тупо глядел на них… Но куда же мог деться ключ? Ящик у нас не запирается – однако не мог же ключ выскочить сам? Значит?.. Я снова пошел на кухню.

– А как ты опустила в ящик ключ, – спросил жену, – в голом виде или в конверте каком-нибудь?

– Нормально опустила. – Морщась, она пробовала из ложки горячий бульон. – В бумажку завернула и бросила, думала: в бумажке ей легче будет взять.

– А кто-нибудь мог видеть или слышать, как ты опускала его?

– Да нет… Вроде бы никто. Дворничиха лестницу мыла, но вроде бы не видела.

– Ясно! – Я ушел в комнату, стал переставлять рюмки в серванте – опять они неправильно расставили их!

Да нет, вряд ли тут вмешались какие-то тайные силы, откуда им взяться в нашем скучном дворе? Не хватает еще начать представлять руку в черной перчатке, лезущую в ящик, – до таких штампов я еще не дошел. Уж лучше пускай ограбят, чем опускаться на такой уровень сознания! При всей своей фантазии не могу представить образ грабителя… одежду… лицо… что-то нереальное!

И как мог он узнать, что именно в этот день жена положила ключ именно в ящик? Полная ерунда! Наверняка дочь вынула ключ, пошла по обычаю шататься и потеряла ключ из ящика, как и свой, а теперь выкручивается, неумело, как всегда, оставляя в сознании ближних и возможность ограбления, и возможность обмана. Я снова пошел на кухню.

– Может, врежем новый замок?

– А! – сдувая волосы со лба, сказала жена. – Не будет ничего!

– Пр-равильно! – Я поцеловал ее в ухо. Замечательное легкомыслие!

– Ну вспомни, на всякий случай, – проговорил я. – Ты точно ключ в ящик опустила?

– Так. – Она посмотрела на меня. – Совсем уже? Ни о чем более серьезном не можешь поговорить?

– Я ничего, ничего, – забормотал я.

Из комнаты дочери раздался надсадный кашель: всегда она простужается в это время года, а батареи, как назло, ледяные – давно уже пора топить, но не топят.

– Какой-то вентиль там сломался у них, – увидев, что я взялся за батарею, сказала жена. – Обещали к сегодняшнему дню починить, а пока газом согреваемся! – Она кивнула на четыре синих гудящих цветка над плитой.

– Ну все, я пошла, – простуженным басом проговорила дочь в прихожей. Мы вышли к ней.

– Нормально оделась-то хоть? – оглядела ее жена. – Ты когда вернешься сегодня? – повернулась ко мне.

– Часов, видимо, в десять, – помолчав для солидности, ответил я.

– Значит, видимо или невидимо, но в десять будешь?

– Да. – Я кивнул.

– А как же мы попадем в квартиру? – спросила жена.

– Так! – Я разозлился. – Значит, я теперь, как Иванушка-дурачок, должен неотлучно находиться у двери?

– А ты ей ключ отдай! – Жена кивнула на дочь.

– Да? Чтобы эта балда потеряла последний ключ?

– Папа! – простуженным басом проговорила дочурка.

– Ну хорошо, хорошо. – Сдавшись, я протянул ей ключ. – Только не шляйся нигде – без тебя мы домой не попадем.

– Хорошо, – отрывисто проговорила дочь и, положив ключ в сумку, ушла. Мы слушали ее затихающий кашель.

– Ну и пэ, – вздохнула жена, глядя в окно. Буква «п» означала у нее погоду. Слово полностью ей лень было говорить. Действительно, с небес надвигалось что-то невообразимое.

– Но теперь-то можешь сказать точно, когда ты придешь?

– Теперь-то, когда я уже не прикован к двери, как каторжник, точность в секундах необязательна. Нормально приду!

Я пошел обуваться. Холод был такой, что замерзшие пальцы в носках громко скрипели друг о друга, почти что пели!

Потом я стоял в парадной, пережидая начавшийся вдруг град – вертикальные белые линии штриховали тьму, горох стрекотал по люкам, машинам. Действительно – ну и пэ!

Весь день я был прикован мыслями к двери и, когда мчался домой, смотрел из автобуса – все окна в доме уже светились, кроме наших!

Я вбежал в парадную: жена с переполненной сеткой сидела на площадке.

– Та-ак! – проговорил я. – Неужели даже тогда, когда у нее единственный ключ, она не может вернуться вовремя? Ну что же это за дочь?!

Жена только тяжко вздохнула.

Жильцы, проходя мимо нас, подозрительно косились.

Дочка явилась где-то возле семи – встрепанная, распаренная.

– Так. И в чем же дело? – строго проговорил я. – А где сумка твоя?

– Автобус увез!

– Как?!

– Обыкновенно. Зажал дверьми, когда вылезала, и увез. Поехала на кольцо – там никто ничего не знает. – Дочка заморгала.

– Ясно!.. И ключ, разумеется, в сумке?

Дочка кивнула.

Я сел в автобус. Он долго ехал среди глухих заводских стен. Представляю, какое у дочери было настроение, когда она здесь ехала без сумки и без ключа!

В желтой будке на кольце я долго базарил – мне все пытались объяснить, что кто-то ушел, а без этого кого-то ничего невозможно, – наконец я ворвался в заднее помещение и схватил с полки заляпанную грязью дочуркину сумку. Давно я не был таким счастливым, как на обратном пути! Кашель дочки я услышал еще с улицы.

– Совсем она расклеилась, – вздохнула жена.

– Надо в аптеку сходить, – басом проговорила дочь.

В дверях аптеки стоял какой-то Геркулес, довольно-таки неуместный в таком учреждении, как аптека, и вышибал всех желающих войти, хотя до закрытия было еще двадцать минут. Я поднял на него урну, он отскочил.

– Извини, дорогой, – сказал я ему, выбегая из аптеки.

Потом я сидел до двух ночи перед горящими конфорками, не решаясь уйти, время от времени прикасаясь к батареям: когда же кончится этот холод! В два часа в батареях забулькало, они стали наливаться теплом. Я радостно погасил конфорки и пошел спать.

Жена спала раскинувшись, и вдруг тело ее напряглось, кулачки сжались – видно, обиды дня достали ее во сне.

Вдруг сердце мое прыгнуло… Что такое? Я прислушался… Тихий скрип!.. Кто-то открывал наш замок! Я бесшумно вышел в прихожую – точно: язычок медленно выходил из прорези!