Владимир Ераносян - Фронтмен

— Например, Хемингуэю?

— И ему в том числе.

— Он плохо кончил.

— Не на Кубе, а когда перебрался в Штаты.

— Штаты — это хорошо.

— Тебе туда не надо…

— Откуда Вы знаете, куда мне надо?

— Тебе надо полететь в Венесуэлу.

— Зачем?

— Там пока еще есть богачи.

— Я убежал от российского олигарха вовсе не для того, чтобы искать венесуэльских толстосумов.

— В Каракасе тебе не придется ни от кого бегать. Твою безопасность гарантирует мой друг Альберто.

— Так зачем мне сдался этот чертов Каракас?…

Дон Анхель поволок меня за собой, подальше от дома, где даже стены источали запах потливой похоти. Мне показалось, что он не в себе. Но я послушно плелся за ним, индифферентно взирая на потуги моего ненастоящего тестя разбудить мое парализованное стрессом любопытство. Мне было слишком тошно, чтобы воспринимать его заговорщицкий шепот, предваряющий раскрытие какой-то наверняка нелепой тайны.

Наконец, мы пришли в небольшой дом на соседней калье. Он постучал в дверь, и ему открыла пожилая женщина.

— Только не подумай, что я развратник. — без нужды оправдывался пожилой кубинец. — Я очень любил донью Брэнду. Долорес — просто соратница. Она служила со мной в африканском контингенте… Мы съели вместе целый пуд соли.

Понимаешь, в Африке платили сущие гроши, кормили помоями… Мы просто вынуждены были выживать. Поэтому иногда совершали не совсем правильные поступки. Сам понимаешь — война… Ангола ведь всегда была лакомым кусочком для колониалистов. Там нефть. Нефть и алмазы. Алмазы, понимаешь? Четвертое место в мире по добыче алмазов. И все тринадцать районов, где их добывают — в руках Савимби, этого бандита, главаря «Унита», который заставлял четырнадцатилетних подростков убивать людей. А на деньги, вырученные от нелегальной торговли алмазами, Савимби покупал оружие…

Спешить мне было некуда. Однако я выказал свое нетерпение поглядыванием на часы, которые на самом деле тикали по московскому времени, опережая происходящее на восемь часов.

Мой несостоявшийся тесть понял намек и приступил к самой доверительной части своего признания. Пока он излагал суть своей заросшей мхом тайны, пожилая мулатка донья Долорес извлекла из скопища фарфоровых и глиняных статуэток, коими был усеян разложенный в углу афро-христианский алтарь сантерии, белую нефритовую фигурку. Дон Анхель ловко открутил головешку и высыпал на ладонь горстку… невероятно крупных алмазов.

— Вот, — завершил он свое повествование, которое, к сожалению, я совсем не слушал.

Мне потребовался еще целый час, чтобы понять, откуда взялись драгоценные камни, стоящие целое состояние, чего хочет от меня бывший кубинский разведчик и военный консультант, и почему мне надо лететь в Боливарианскую республику Венесуэлу к его старому другу и коллеге по партизанской работе по имени Альберто Корсо.

…Как выяснилось, в 70-е годы дон Анхель был направлен кубинским правительством сначала в Мозамбик военным инструктором революционной армии Фрелимо, потом в Анголу, где бился в составе интернационального контингента против бойцов «Унита» и спецподразделений армии ЮАР на границе с Намибией. Там он сдружился с героическим генералом Очоа, впоследствии расстрелянным Фиделем за нелегальную огранку алмазов и торговлю наркотиками. Именно по причине опалы прославленного генерала дон Анхель так долго держал в секрете тот факт, что за одну успешно проведенную в тылу врага, но не санкционированную высшим кубинским руководством операцию бесшабашный военачальник Очоа премировал любимца горстью увесистых драгоценных камней. Эти алмазы были лишь маленькой толикой экспроприированной собственности промышляющих на подконтрольной «Унита» территории голландских алмазодобытчиков. Продать камни на Кубе не представлялось возможным. Венесуэла — другое дело. Там куча нуворишей, которые с удовольствием обменяли бы свои боливары и доллары на то, что никогда не обесценится.

— Почему вы хотите доверить эти камни мне, по сути чужому для вас человеку? — поинтересовался я.

— Во-первых, потому что чувствую свою вину за поведение дочери, а во-вторых, ты кажешься мне хорошим человеком и у меня есть желание вернуть твои затраты на тот карточный домик, который ты построил на белом кубинском песке, и принял за неприступную крепость.

В этом дон Анхель был прав. «Карточным» в буквальном смысле было не только происхождение денег, потраченных на покупку моей кубинской резиденции. Карточным был и сам дом — его даже не требовалось разрушать, в моих мозгах он рассыпался, как только я понял, что из предполагаемого приюта для любви сделали притон для проституток.

И все же я не сдавался. Мои амплитудные колебания продолжались. До тех пор, пока молчаливая донья Долорес не произнесла слово «пасапорте». Она попросила у меня паспорт, чтобы купить билет до Каракаса. Женщина смотрела на меня с присущей добрым старухам надеждой на чудо. Одновременно она косилась краем глаза на дона Анхеля. Видно было, что в этот миг она больше боялась не моего отказа, а укора с его стороны. Ну, конечно. Между ними было нечто большее, чем отношения соратников по революционной борьбе. Она смотрела на него, наверное, так же, как партизанка Таня на легендарного Че, или как облаченная во френч Селия Санчес на своего монументального Фиделя.

Трогательность ситуации, обнажившей чувства стариков, одолела мою посттравматическую нерешительность и окончательно низвергла мое послестрессовое безразличие. Бесконечно долгие годы одинокая Долорес делила дона Анхеля с его любимой женой Брэндой, так же, как много лет делила с ним и его «драгоценную» тайну.

Она не претендовала на большее, заглушив страсть военного романа сразу по возвращении на родину. Я не знал всего этого, но именно это читалось в ее глазах, и именно это подтвердилось потом из уст единственного человека, кто знал об этой связи все, от дона Альберто из Каракаса.

Она ждала. Все это время ждала, желая своему любимому только счастья и не собираясь разрушать святые узы его счастливого брака, одновременно доказывая, что тоже может любить. Любить не хуже Брэнды. Доказывая тем, что молчала. Тем, что не нарушала его покой. Тем, что осталась одна. Она не выдала его в условиях тотальной слежки. Она хранила целое состояние со времени вывода кубинского контингента из Африки. Больше двадцати лет. Не заложив ни единого камушка, не упрекнув ни разу дона Анхеля за бездействие.

Сейчас я уже не припомню, в какой конкретно момент я проникся к ним состраданием. Мне захотелось стать волшебником для этих погрязших в перманентном суровом быту пожилых людей, у которых не было богатых родственников в эмигрантской диаспоре Майами, и жизнь которых на старости лет могла измениться кардинальным образом только благодаря усилиям малознакомого гражданина далекой, но всегда близкой кубинцам России.