Ясуси Иноуэ - Сны о России

Такое малодушие было не в характере Коити. Но в тот момент среди японцев не было Кодаю, и никто не решился противоречить Коити. В самом деле, все получалось так, как он говорил: всякий раз, когда японцы переезжали на новое место, они недосчитывались кого-нибудь из своих товарищей.

Голод, который пришлось пережить зимой в Нижнекамчатске, был страшным испытанием, но теперь они знали, как с этим бедствием бороться: нужно заранее запасти продовольствие на зиму. Мысль же о том, что им снова предстоит отправиться в незнакомое место, наполняла их души страхом и беспокойством.

Вот почему никто не решился возразить Коити. — Послушайте меня, — нарушил молчание Кюэмон. — Я давно думаю об этом и хочу поделиться с вами. Ведь никто из вас уже не рассчитывает живым вернуться в Исэ. Да, не видать нам нашего Исэ — это точно! Кто отправит нас всех на родину? Найдется ли здесь хоть один человек, который укажет нам дорогу в Исэ? Хотел бы я поглядеть на него! Видно, нам на роду написано оставаться до конца дней своих на чужбине, среди льдов и снегов. А от судьбы не уйдешь. Вот я и думаю: раз не суждено нам вернуться на родину, так хоть на мир поглядеть. Не все ли равно, где умереть! Мне опротивел Нижнекамчатск, пропахший насквозь запахом кеты. Я готов уйти отсюда куда глаза глядят — пусть даже меня сожрут дикие звери!

Кюэмон говорил запальчиво, но в его словах чувствовалась логика. В самом деле, если раз и навсегда решить для себя, что уже не придется ступить на родную землю, стоит ли беспокоиться, куда тебя увезут из Нижнекамчатска?

— И верно, — согласился после некоторого раздумья Коити. — Ведь у нас нет надежды вернуться на родину, так стоит ли что-то предпринимать?

Кодаю не присутствовал при разговоре. Его занимали другие мысли. Он думал о том, что из семнадцати человек, отплывших на корабле из Сироко, осталось только шестеро, считая его самого. С глубокой печалью вспоминал Кодаю, как погибли одиннадцать его спутников, но он понимал, что в этом не было вины тех, кто остался в живых. Просто те, кто ушел в мир иной, были неспособны физически и духовно противостоять тем трудностям, которые выдвигала перед ними жизнь.

Лишь шестеро нашли в себе силы бороться с невзгодами и победить. Значит, они умели приспособиться к обстоятельствам, были сильными и рассудительными. Самым слабым среди них казался Коити, но в его тщедушном теле, по-видимому, таился неукротимый дух, восполнявший физическую немощь. Кюэмон вроде бы был несколько туповатым: он не смог выучить ни единого иноземного слова, но зато с детства отличался завидным здоровьем и временами проявлял железную волю. В судьбе Сёдзо, Синдзо и Исокити важную роль сыграла их молодость. Сёдзо исполнилось тридцать пять лет, Синдзо — двадцать восемь, Исокити — двадцать четыре года. С тех пор как они покинули Сироко, все трое удивительно окрепли и возмужали. В ту голодную зиму они сильно отощали, но как только в реках появилась рыба, стали так быстро набирать вес, что русские только диву давались.

Сёдзо слыл молчуном и редко принимал участие в общем разговоре. Но однажды, пораженный закатом на Амчитке, воскликнул:

— Какая красота!

Не всякому дано восхищаться закатом, когда того гляди погибнешь от голода и зимней стужи.

В Нижнекамчатске, впервые услышав перезвон церковных колоколов, Сёдзо сказал:

— Пожалуй, и в Исэ нет колоколов с таким чудесным звоном. Услышишь такое — и сердце невольно замирает от счастья.

Покойный Кантаро возмутился тогда восхвалением чужеземных колоколов и кинулся на Сёдзо с кулаками. Сёдзо меньше других чувствовал себя удрученным пребыванием на чужбине. Безусловно, как и остальные японцы, он не мог не думать о семье, о родных, но никогда не говорил об этом.

— Ты бы хоть изредка про мать вспомнил. Видать, не такое уж счастье иметь сыночка вроде тебя, — нередко порицали его товарищи, но Сёдзо лишь ухмылялся в ответ.

Вряд ли Сёдзо вовсе не хотелось вновь ступить на родную землю, но и особого желания он не проявлял. Скитания, по-видимому, доставляли ему удовольствие. Он не страдал от того, что оказался сначала на Амчитке, потом в Нижнекамчатске. Когда же до него дошли слухи о предстоящем отъезде, глаза его радостно заблестели.

— Интересно, куда мы теперь отправимся? — спросил он.

В отличие от Сёдзо, Синдзо обладал быстрым и цепким умом. Единственной его слабостью были женщины. Еще на Амчитке он едва не нарвался на скандал, пытаясь завести шашни с местной девушкой. В Нижнекамчатске он не мог спокойно проходить мимо камчадальских девиц, за что его не раз ругал покойный Есомацу:

— Глупец, не набиваешься ли ты в зятья к камчадальскому лавочнику?

— Если возьмут — пойду не раздумывая, а родится ребенок — назову его Есомацу, — отвечал Синдзо.

Разговор кончался тем, что не на шутку рассердившийся Есомацу набрасывался на Синдзо с кулаками, но Синдзо был самым быстроногим из японцев.

Исокити унаследовал все лучшее от своего отца Сангоро, умершего на Амчитке. У него был такой же открытый и мягкий характер. К тому же Исокити научился прекрасно приспосабливаться к обстоятельствам. Как на самого младшего, на него всегда взваливалось больше всего работы, но он ни разу не выразил неудовольствия по этому поводу. В глубине души Кодаю возлагал свои надежды именно на Исокити. С поразительной быстротой Исокити усваивал иноземные языки, мог свободно изъясняться по-русски и на языке островитян с Амчитки. Не прошло и года, как они прибыли в Нижнекамчатск, а Исокити уже сносно болтал по-камчадальски и по-корякски.

Кодаю почему-то был уверен, что смерть Тодзо в Нижнекамчатске последняя и что больше никто из его спутников не умрет: уж слишком часто приходилось им заколачивать крышки гробов.

Их путь из Нижнекамчатска лежал через Тигиль, где они должны были пересесть на судно и отплыть в Охотск. Дорога до Охотска была, очевидно, не из легких, но Кодаю предполагал, что в Охотске японцы окажутся под покровительством высоких властей России и их отправят на попутном корабле в один из портов Эдзо. Это не было просто предположением. Так объяснил Кодаю причину переезда комендант Орлеанков. За год общения с Орлеанковым Кодаю привык верить ему, а следовательно, и России. Судя по карте, Россия представляла собой огромную страну, во много раз большую, чем Япония. Причем у Кодаю сложилось впечатление, что в чем-то она была и более просвещенной, чем Япония.

Накануне отъезда из Нижнекамчатска Кодаю и его спутники отправились к могилам Есомацу, Кантаро и Тодзо. По русскому обычаю они положили на надгробные камни цветы и помолились за души усопших.

Пятнадцатого июня японцев разместили в четырех лодках, стоявших у пристани на Большой реке близ Нижнекамчатска. Их сопровождали чиновник Орлеанкова — Тимофей Осипович Ходкевич и два его подчиненных. В каждой лодке находились по два-три русских гребца. Всего же в этом небольшом отряде насчитывался двадцать один человек — шестеро японцев и пятнадцать русских. Лодки длиной до девяти метров и шириной около девяноста сантиметров были выдолблены из цельных бревен. Вместе с двумя гребцами каждая лодка свободно вмещала по пять-шесть человек, максимум семь-восемь. Отряд плыл вверх по Большой реке. Продвигались вперед очень медленно — из-за быстрого течения. Японцы и не предполагали, что таким образом им удастся выйти к Охотскому морю, преодолев пересекающий полуостров горный хребет. В то время это был наиболее удобный и широко применяемый на Камчатке и в Сибири способ передвижения. Зимой лодки перевозили через водораздел на санях, чтобы спустить их на воду у истоков другой реки, летом — перетаскивали с помощью катков. Так передвигались русские путешественники, а нередко и казаки, которых пушной промысел манил через Уральские горы к Тихоокеанскому побережью.