Ясуси Иноуэ - Сны о России

Кодаю даже в лице переменился, но потом взял себя в руки и спокойно сказал:

— Для Сёдзо так будет лучше. Пожалуй, это самый подходящий выход для него.

— Этот чертов сын Сёдзо просто потерял голову, — воскликнул Коити, — чуть ли не каждый день ходил в церковь. Я знал, что когда-нибудь он примет их веру. Сначала он хотел дождаться, пока мы уедем. Но отправка в больницу ускорила его решение. Должно быть, и деньги сыграли роль. За больницу ведь надо платить, а раз он перешел в православную веру и изменил имя, значит, ему сразу начнут выдавать пособие.

— Не в этом дело, — вступил в разговор Синдзо. — Просто болезнь его подкосила, вот он и решил искать спасения от страданий у бога.

— Надо у него самого спросить — тогда станет ясно, — сказал Кюэмон. — Но, по-моему, причина все-таки в деньгах. Представляете, сколько за месяц надо уплатить доктору?

Кодаю отправился в больницу, стараясь незаметно для прохожих вытирать катившиеся по щекам слезы. Ему было жаль Сёдзо, решившего принять православную веру и остаться в России.

Кодаю давно предчувствовал, что такое может случиться. Его печалила потеря еще одного зубца в их поредевшем гребне, ведь принятие православной веры неизбежно вело к переходу в русское подданство. Кодаю думал и о том, что Синдзо, отношения которого с миловидной вдовушкой Ниной приняли полуофициальный характер, может последовать примеру Сёдзо. Тогда их останется только четверо: Коити, Исокити, Кюэмон и он сам, Кодаю.

Последнее время Кюэмон в отсутствие Синдзо частенько говорил:

— Боюсь я за Синдзо, ох боюсь!

— Верно, верно, — откликался Коити.

Кюэмона не удовлетворяла пассивная реакция окружающих, и он упорно призывал повлиять на Синдзо.

— Вот ты все говоришь: «верно, верно», а надо прямо спросить у Синдзо: какие у него намерения? — нападал он на Коити.

— Спросить-то я могу, а что если он ответит: это-де мое дело и предоставьте решать мне самому! Мне кажется, его надо оставить в покое. Он потомственный рыбак из Исэ и не откажется при возможности вернуться на родину. А своей навязчивостью мы только оттолкнем его от себя.

Синдзо, по-видимому, чувствовал настороженность Коити и Кюэмона и, когда они отпускали какую-нибудь колкость в адрес Нины, сразу ощетинивался.

— Если вы считаете, что я вам в тягость, постараюсь освободить вас от забот обо мне. Пойду, пожалуй, посоветуюсь с Ситниковым. Только он может меня понять, — говорил Синдзо, называя Сёдзо его русской фамилией.

Кодаю жалел Кюэмона и Коити, живших лишь надеждой возвращения на родину. Он жалел и Сёдзо, решившего остаться в этой стране. Синдзо же не вызывал у него особого беспокойства. Но когда пошли слухи о Нине, о посещении церкви и встречах с Татариновым и Трапезниковым, Кодаю понял, что придется, по-видимому, расстаться и с Синдзо. Теперь он думал иначе. Он знал об умении Синдзо приспосабливаться к обстоятельствам: лишь у него одного появилась женщина, он постоянно общался с Трапезниковым и Татариновым и был полностью подготовлен к тому, чтобы остаться в России. Но в то же время Синдзо не забывал родину, и появись возможность вернуться — не преминул бы ею воспользоваться. Он был еще молод и достаточно гибок.

Не реже чем раз в три дня Кодаю навещал Сёдзо. Больница была расположена на холме, с которого открывался вид на излучину Ангары. Однажды, как бы между прочим, Кодаю спросил:

— Синдзо собирается последовать твоему примеру — хочет принять русскую православную веру?

— Ив мыслях у него этого нет, — воскликнул Сёдзо. — Зачем человеку с двумя здоровыми ногами становиться прахом в чужой стороне? Знаете, Синдзо, сам того не замечая, часто бормочет имя матери. Обратите внимание. Оно и понятно: мать ему дороже Нины.

Кодаю растрогался — и не только от того, что услышал о Синдзо, хотя это и раскрывало новые черты в его характере. Гораздо сильнее Кодаю тронуло то, как говорил об этом Сёдзо. Рассказывая о Синдзо, он невольно выражал и свою собственную любовь к матери и тоску по ней.

С тех пор как Сёдзо принял православную веру и взял русское имя, лицо его обрело какое-то благостное выражение. Недаром Коити говорил, что Сёдзо и внешне стал походить на верующего русского. Лицо Сёдзо напоминало теперь лики святых на иконах, которые во множестве украшали алтари и стены церквей.

Исокити регулярно посещал Лаксмана. Он не только помогал ему лично, но и с готовностью выполнял любую работу по дому. В отличие от других японцев, он никогда не говорил о возвращении на родину и, по-видимому, был вполне доволен своей жизнью.

Прошло уже около восьми месяцев с момента подачи прошения, а ответ все еще не поступал в иркутскую канцелярию. Когда Коити и Кюэмон напомнили об этом Кодаю, он сказал:

— Мы ведь договорились ждать до конца года.

Кодаю понимал, что надежды напрасны, и старался не думать о возвращении на родину, с головой уходя в работу. С утра до вечера он просиживал за столом и читал книги, взятые у Лаксмана. Кодаю знал теперь названия крупнейших городов России, ее рек и гор, знал, как обширна Сибирь. Он изучил историю России и систему ее управления. Прочитал о странах, расположенных западнее России, и узнал, что населяющие их народы принадлежат к разным расам и говорят на разных языках. Иногда он брал в руки и перо. Глядя на его склонившуюся над столом фигуру, Коити и Кюэмон качали головами. Они не выражали вслух своего недовольства, но нередко бросали ему в спину враждебные взгляды.

Двадцать шестого октября был высочайше утвержден герб Иркутска, пожалованный ему в 1690 году.

В городе состоялись пышные празднества. А спустя десять дней проводились новые празднества по поводу перестройки одной из церквей в Знаменском монастыре. Под-звон колоколов люди шли и шли, исчезая за монастырской оградой, и казалось, будто там может укрыться все население Иркутска.

Друзья навестили в больнице Сёдзо. Весть об утверждении герба Иркутска Сёдзо воспринял равнодушно, а вот на закладку новой церкви очень хотелось взглянуть, хоть одним глазком.

В декабре 1790 года Кодаю пригласили к Лаксману. Лаксман сидел у окна в гостиной и, по всей видимости, дожидался его.

— Я получил приказ, — начал Лаксман, — срочно прибыть в столицу, чтобы представить образцы растений и руд, собранные мною в Сибири за несколько лет. Неплохо бы и тебе поехать со мной. Дело о вашем возвращении в Японию почему-то заглохло. До сих пор нет ответа на третье прошение, отправленное в марте. Боюсь, что оно не дошло до столицы — какой-нибудь чиновник положил его под сукно. Остается один путь: ехать тебе самому и подать прошение в руки императрице. Правда, добиться аудиенции у ее величества не просто, но я постараюсь все устроить…