Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Я подумала: почему за такое короткое время их стало так много, – и тут же поняла почему. Слуги ушли оттуда, а до этого ловили их себе на пропитание. Мефистофель сдох, он пережил Фаусто всего на несколько дней, и теперь некому было с ними расправиться. Крабы медленно передвигались, постукивая клешнями о земляной пол, похожие на хоровод теней.

«Бостон Валер» стоял на якоре у причала. Я погрузила на него чемоданы – один свой, другой Вилли – и спрятала их под сложенный тент из синего пластика в носовой части судна. Убедилась: бак полон бензина; накануне я велела садовнику его наполнить, щедро одарив его чаевыми, чтобы он ничего не говорил Кинтину.

«Бертрам» находился чуть подальше. Я и там проверила горючее и вставила ключ зажигания и то же самое сделала на «Бостон Валер».

Маурисио сказал мне, что намерен выручить полмиллиона долларов от продажи трех картин: «Святая Лючия, девственница и мученица», «Святая Дева с плодом граната» и «Гибель мятежных ангелов». Я не чувствовала за собой никакой вины; в конце концов, я тоже заплатила за них свою цену.

Было шесть вечера, когда я вошла в комнату Вилли. Я принесла ему ужин на подносе, в тот день нужно было поужинать раньше. Он сидел на кровати и слушал музыку. Я улыбнулась ему и поцеловала в лоб, потом поставила поднос к себе на колени.

– Мне нужно серьезно поговорить с тобой, – сказала я, сидя рядом с ним. Вилли убавил звук в проигрывателе: он слушал «Голубую прохладу» Чарли Паркера. – Я хочу на время уехать с Острова. Мне тяжело здесь жить, ничего не зная о Мануэле, а пока мы живем в этом доме, он никогда не сделает ни одной попытки с нами связаться. Если Кинтин узнает о том, где он прячется, его посадят в тюрьму. Я бы хотела, чтобы ты поехал со мной, Вилли.

Вилли сказал, что он и сам хотел бы уехать. Рисовать он больше не может, в университет его не пускают. Но если он поедет со мной, то по крайней мере сможет заботиться обо мне. Меня это глубоко тронуло. Он был тяжело болен, а думал о том, чтобы заботиться обо мне. Я крепко обняла Вилли.

– Когда мы уезжаем, мама? – спросил он.

– Сегодня ночью, дорогой. Маурисио Болеслаус предложил нам свою помощь; он говорит, что в Соединенных Штатах сможет продать кое-какие наши картины за хорошую цену. – И я рассказала, что наняла людей Маурисио, которые появятся здесь чуть позже, чтобы забрать картины.

Вилли растерянно посмотрел на меня:

– Продать папины картины? Но он же придет в ярость!

Я терпеливо пояснила:

– Эти картины принадлежат мне так же, как и ему. Кинтин купил их за счет и моих вложений, которые я сделала много лет назад. У меня есть полное право продать их, если я захочу. И потом, нам нужны деньги, чтобы уехать.

Вилли взял мою руку в свои.

– Делай как считаешь нужным, мама. Когда-нибудь мы вернем папе долг.

Я закрыла дверь в комнату Вилли и вышла на террасу. Села на стул кованого железа и стала ждать наступления условленного часа. Мне было грустно, но в душе царил покой: правота была на нашей стороне. Я не чувствовала обиды на Кинтина – разве только глубокое разочарование.

Единственное в нашем путешествии, что меня серьезно беспокоило, – это здоровье Вилли. Я боялась, что волнение, неизбежно сопряженное с поездкой, ухудшит его состояние, но у меня не было другого способа, как только идти на риск. На лагуну стал опускаться вечер, и окна от Тиффани, освещенные последними лучами солнца, сделались красными и золотыми. Я встала и подошла к краю террасы. У меня за спиной высились стены великолепного дома; стеклянный павильон, слуховые окна с лепниной из алебастра, потолок из золоченой мозаики – вес мерцало в сумерках призрачным светом, но все казалось мне каким-то чужим и далеким. Наверное, прав был Буэнавентура, когда говорил, что на всех домах Павла лежит проклятие. Я была рада, что уезжаю.

Около десяти вечера я прошла через стеклянный павильон, собираясь прилечь. Погасила свет в прихожей, как вдруг услышала, что кто-то открывает ключом входную дверь. Затаив дыхание, остановилась на лестничной площадке. Дверь открылась, и появился Кинтин.

– Собрание виноделов закончилось раньше запланированного, – сказал он, вытаскивая ключ из двери. – Я поехал в аэропорт посмотреть, не удастся ли мне вылететь последним самолетом «Америкэн», и, к счастью, оказалось одно свободное место на пятичасовой. – Он взял чемодан и стал медленно подниматься по лестнице.

Я сделала вид, будто все так и надо. Мы вместе дошли до нашей комнаты в конце коридора, и я спросила Кинтина, не принести ли ему чего-нибудь из кухни: стакан молока или печенье. Он ответил, что поужинал в самолете и не голоден, что падает с ног от усталости и хочет спать.

Я разобрала его чемодан и повесила костюмы в шкаф, потом пошла в ванную. Нужно было вести себя так, будто я тоже собираюсь спать, так что я надела ночную рубашку. Когда я вышла из ванной, свет уже был погашен и Кинтин спал мертвым сном.

Я осторожно вытянулась на постели рядом с ним и неподвижно лежала, не знаю сколько времени, боясь дышать. Скоро похрапывания Кинтина стали перекрывать жужжание кондиционера. Помощники Маурисио смогут беспрепятственно войти в дом; я молилась всем святым, чтобы, снимая картины, они не шумели. Я посмотрела на светящийся циферблат «ролекса» и увидела: около двенадцати. Скоро мне надо будет встать – убедиться, что они пришли.

Я, должно быть, уснула, потому что следующее, что помню, – это Вилли, который стоял около моей кровати и пытался меня разбудить. Он приложил указательный палец к губам в знак того, что надо соблюдать осторожность, и поманил меня за собой. Я снова посмотрела на часы – было половина четвертого. Я тихо поднялась и босиком вышла за дверь вместе с Вилли. К счастью, в комнате был ковер, и двигались мы бесшумно. В коридоре я на минуту задержалась, чтобы надеть халат и тапочки.

– Рядом с домом какое-то странное свечение, мама, – прошептал Вилли. Я высунулась в окно коридора и увидела, что кустарник, окружавший дом, горит со стороны авениды Понсе-де-Леон.

Мы бросились бегом в заднюю часть дома, туда, где столовая и гостиная выходили на берег лагуны. Картин Кинтина уже не было, но не только тех трех, которые я указала Маурисио, но и всех остальных тоже. Исчезла также коллекция скульптуры и стеклянные вазы в стиле ар нуво. Повсюду валялись открытые картонные коробки, упаковочная бумага, пустые тюбики из-под клея и клочья упаковочной стружки – одним словом, в гостиной царил полный хаос. Мы услышали какой-то шум в кухне, и Вилли направился было туда, посмотреть, в чем дело, но тут сработала сигнализация. Кинтин выскочил из комнаты, натягивая брюки, с «люгером» под мышкой. Он был босиком, а лицо – бледное, как у мертвеца.