Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Через некоторое время после смерти Павла Ребека поставила Буэнавентуру в известность о том, что она больше не может с ним жить. Однажды вечером, после ужина, кусая губы и пряча лицо, обрамленное кудряшками а-ля Мэри Пикфорд, она сказала ему, что уходит. Губернатор Орасе Тоунер, который приходился другом дедушке Ребеки, дону Эстебану Росичу, предложил ее отцу, Аристидесу Арриготии, должность в Атланте, и она убедила отца принять это предложение. Маделейне Росич, ее мать, только и мечтала о том, чтобы вернуться в Соединенные Штаты. Ребека решила, что поедет с родителями к дону Эстебану, который был в преклонных годах, и будет жить вместе с ними в большом доме, украшенном огромным портиком с белыми колоннами в конце авениды, обсаженной вековыми красными деревьями. Буэнавентура не мог в это поверить. Ему и в голову не приходило, что Ребека может когда-нибудь уйти от него.

– А что будет с нашим прекрасным домом? – задал он единственный вопрос, который пришел ему в голову.

– Честно говоря, не знаю, – сказала Ребека, зевая от скуки. – Может, он подойдет под кладовые, где можно будет засаливать треску или коптить окорока. – И она стала укладывать в чемоданы свои газовые туники, атласные туфельки и сборники стихов.

Оставшись один, Буэнавентура заболел. На следующий день он был не в состоянии идти на работу, и впервые за все годы, что жил на Острове, у него не было сил встать с кровати. Неделю он не мылся, не брился и не одевался. Он лежал под простынями, похожий на умирающего моржа, и шевелился только для того, чтобы прихлопнуть очередную муху. Он не мог ходить по дому, где все напоминало ему о Ребеке – от террасы с позолоченной мозаикой до кровати в форме лотоса из резного металла. Через неделю он не выдержал. Он встал, помылся, оделся, выбрил заросли волос в ушах и отправился в Атланту просить у Ребеки прощения и умолять ее вернуться.

В тот самый день, когда к ней приехал Буэнавентура, Ребека поняла, что беременна. Она считала себя не вправе скрывать это от отца ребенка, и сказала Буэнавентуре. Тот был в восторге. Он обнимал и целовал ее и обещал, что в будущем она, если возвратится с ним на Остров, сможет устраивать свои артистические вечера сколько захочет. Ребека согласилась. Ее родители тоже обрадовались примирению – они не теряли надежду, что это временный разрыв, – и через несколько недель воссоединившаяся семья погрузилась на пароход, который повез их обратно в Сан-Хуан. Ребека победительницей вернулась в дом на берегу лагуны под руку с Буэнавентурой и с тех пор правила в нем как хозяйка и госпожа.

Буэнавентура чувствовал себя таким счастливым, что старался угодить Ребеке во всем. В доме на берегу лагуны поэтические и музыкальные вечера чередовались с дипломатическими приемами. Ребека приглашала своих друзей еженедельно, приходили ее подруги в газовых нарядах с вышитыми на них цветами и друзья в бархатных костюмах и галстуках из яркого шелка. Они сидели на террасе, окутанные фиолетовым туманом, который поднимался над лагуной по вечерам, и говорили о поэзии, музыке и театре. Иногда они подшучивали над друзьями Буэнавентуры – адвокатами, политиками и коммерсантами, которые приходили поужинать, одетые в темный габардин, с непременной болтающейся на брюхе золотой цепочкой от часов размером с луковицу, которые отмеряли время в жилетном кармане. Порой артистические вечера Ребеки затягивались до рассвета, но Буэнавентура был счастлив, что она вернулась, и никогда этому не препятствовал.

Ребека много писала. Она часто спускалась в подвал и пила воду из источника, чтобы напитать свое вдохновение. Ее друзья тоже писали стихи, они читали их друг другу, делились мнениями, делали замечания. Их приводил в восхищение Луис Палеc Матос, сын белого владельца гасиенды, который в 1929 году опубликовал сборник негритянских стихов под названием «Далекие ритмы перелета грифов». Буржуазия была шокирована, но друзья Ребеки влюбились в эти стихи, в которых слышались таинственные ритмы Африки. Ребека так гордилась этими своими собраниями, что прощала гостям Буэнавентуры расовые предрассудки и никогда не сердилась, когда ее друзья цитировали подобные высказывания.

Благодаря этим собраниям, как культурным, так и дипломатическим, Буэнавентура и Ребека достигли гармонии, которой до сих пор в их браке не было. Ребека была так довольна жизнью, что и не заметила, как Буэнавентура привел в дом Петру Авилес – для работы по хозяйству. Буэнавентура велел Петре заниматься кухней, а Брамбона, ее мужа, назначил шофером. Супружеская чета разместилась в нижнем этаже рядом с кладовыми.

Предки Петры были африканского происхождения, и, когда кто-нибудь восхищался ее непомерной физической силой, она смеялась и говорила, что этого следовало ожидать, поскольку ее предки пили бычью кровь. Она была двухметрового роста, темнокожая, но не как шоколад с водой, а как оникс глубокой воды. Когда Петра улыбалась, казалось, будто белая рана прорезала темноту ночи. Она носила на шее ворох ожерелий из зерен, а на запястьях широкие стальные браслеты и всегда ходила босая. В комнату она входила бесшумно, и догадаться о ее присутствии можно было только по звяканью браслетов, которые звенели, будто наконечник летящего копья. Петра родилась в 1889 году в селении Гуаяма, известном своими колдунами и целителями, а ее родители были рабами. Поскольку в Пуэрто-Рико с рабством было покончено в 1873-м, Петра родилась свободной.

Дедушка Петры, Бернабе Авилес, чье африканское имя было Ндонго Кумбунду, родился в Анголе. Петра рассказывала Мануэлю и Вилли, когда они были детьми, историю Бернабе, но, даже когда они стали взрослыми, от этих рассказов у них волосы на голове вставали дыбом. Бернабе был вождем племени на Плато Бье, что расположено на высоте двух миль над уровнем моря, и это была одна из самых красивых долин во всей Анголе. Однажды в селении появились португальские торговцы, они схватили Бернабе и заточили в тюрьму. Они привезли его в порт Луанды и посадили на судно с неграми, которое стояло на якоре вблизи острова Святого Фомы. В том же году Бернабе контрабандой переправили в Пуэрто-Рико на маленьком фрегате, где португальские торговцы продали его мсье Пейо, хозяину процветающей сахарной гасиенды в Гуаяме.

Начало XIX века в Пуэрто-Рико было ознаменовано постоянным страхом перед восстанием рабов. Революция в Сан-Доминго, соседнем к северу острове, висела над нами подобно дамоклову мечу. Сан-Доминго практически превратился в пепелище, и сахара там уже не производили. Острова Святого Иоанна и Святого Креста тоже пережили ужасные потрясения и стали похожими на плавучие факелы. Белое население было истреблено ударами мачете. Эти обстоятельства обернулись неожиданным благом для нашего острова, где пока еще царил мир. Производство сахара возросло, и гасиенды оказались вынуждены ввозить все новых и новых рабов. К середине XIX века рабы составляли четверть населения. От этого наше положение выглядело весьма ненадежным.