Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Немного погодя я постучалась к ней. Я нашла льняные простыни; они были там, где сказала Баби – в чердачном сундуке. На них были вышиты крошечные розочки, а по краю шла отделка из брюссельских кружев. Было заметно, что их недавно стирали и гладили, будто кто-то знал, что они скоро понадобятся. Меня удивило, какими они были тонкими и изящными. Баби всегда говорила мне, что у деда Лоренсо был замечательный вкус и что он делал все возможное, чтобы она чувствовала себя счастливой, но я верила всему этому лишь наполовину. Я считала, что она преувеличивает, ведь старости свойственно идеализировать свою молодость. Но эти изысканные простыни послужили для меня доказательством того, что Баби ничего не выдумывала. Она, должно быть, действительно была очень счастлива с дедушкой Лоренсо.

Я отдала простыни Баби и закрыла за собой дверь. Скоро я услышала стрекотанье швейной машинки Кармиты. Баби перенесла ее к себе в комнату, когда Кармита заболела, и все занавески и наволочки шила с тех пор сама. Я подумала, что ей стало лучше, и решила не мешать и потому не пошла спросить у нее, как она себя чувствует.

У меня были кое-какие дела в городе, а когда я вернулась, то взяла поднос и понесла Баби ужин. Я постучалась, но мне никто не ответил. Я тихонько отворила дверь и увидела, что Баби лежит на кровати, завернутая в безупречно отглаженные свадебные простыни. Она сшила себе саван, на котором красовались маленькие розочки, и лежала, завернувшись в него, похожая на мумию ребенка; ее руки были сложены на груди, а лицо окаймляли брюссельские кружева. Рядом с ней на кровати я увидела с дюжину конвертов, все с марками и адресами, надписанными твердой рукой, разборчивыми буквами. В первом была значительная сумма, предназначенная для детей квартала Лас-Кучарас; в остальных – оплаченные счета за электричество, воду, телефон и услуги сиделки. В последнем было ровно столько денег, сколько нужно, чтобы оплатить гроб и похороны. И все это из тех денег, которые она выручила от продажи земли в Адхунтасе.

После смерти Баби дом на улице Зари стал казаться мне слишком большим и пустым. Я понимала, что мне придется поместить Кармиту в лечебницу, но тянула с решением этого вопроса так долго, как могла. Целый день мы с сиделкой то одевали ее, то кормили, то водили в ванную комнату, где сажали на стульчак, когда это было необходимо. Но по ночам она делала под себя и утром просыпалась, плавая в собственных экскрементах. И мы снова должны были мыть и переодевать ее. После смерти Карлоса Кармита перестала разговаривать. Она целыми днями сидела на балконе, расчесывая свои роскошные волосы, которые струились по плечам, будто серебристый водопад, и смотрела вдаль отсутствующим взглядом. Я любила сидеть возле нее и рассказывать ей о своих делах, хотя и знала, что она меня не слышит. Она почти никогда не улыбалась, но если такое случалось, ее улыбка проливалась как живительный бальзам на мои раны.

После смерти Баби Кинтин продолжал приезжать ко мне в Понсе каждые выходные, но о свадьбе было нечего и думать, так как денег у него не было. В конце лета нам повезло. В Бостоне умерла Маделейне Росич и оставила Кинтину, своему любимому внуку, приличное наследство. Кинтин сразу же сообщил мне об этом, и мы назначили дату нашей свадьбы: ровно через год, в тот же день. Нам нужно было решить, где мы будем жить в Сан-Хуане, и надо было сделать все необходимые приготовления для обустройства нашего домашнего очага. Я решила продать дом на улице Зари, но оставаться с мамой до последнего момента. За неделю до свадьбы я поместила ее в лечебницу.

Кинтин отдал Ребеке все деньги, которые заработал, руководя фирмой «Мендисабаль и компания», и попросил ее купить бриллиант для моего обручального кольца. Ребека пригласила к себе донью Саломе Бегин, сеньору арабского происхождения с пышными руками и подкупающей улыбкой, которая торговала коврами, а также «изящными безделушками» на дому в Старом Сан-Хуане. Донья Саломе достала плоскую коробку, обитую изнутри черным бархатом, на котором сверкали созвездия прекрасных круглых камней, но Ребека выбрала продолговатый, с острыми концами бриллиант, похожий на маленький кинжал. Это было очень неудобное кольцо; оно цеплялось за все: за волосы, когда я причесывалась, за одежду, когда одевалась, и за нейлоновые чулки каждый раз, когда я натягивала их на ноги. Однажды, когда мы с Кинтином играли в теннис, он попал мне мячиком прямо по руке, и бриллиант раскололся надвое. У меня сжалось сердце – плохое предзнаменование, – но Кинтин заверил меня, что его любовь вечна, даже если бриллианты этим качеством и не обладают.

Мы с Кинтином поженились в июне 1955 года, после того как два года были обручены. Венчание состоялось в церкви Сан Хосе в Старом Сан-Хуане: это самая старая церковь на Острове и до сих пор моя самая любимая. Мне всегда нравились ее скромные размеры и место, которое она занимала, ни на что не претендуя, на углу одной из площадей города. Ее строгий фасад в колониальном стиле поднимался в голубое небо, словно волна белого известняка. Там не был похоронен ни один конкистадор; могила Хуана Понсе де Леона находилась в кафедральном соборе Сан-Хуана в нескольких кварталах оттуда, на улице Христа.

Мы хотели устроить скромную свадьбу, только «для своих», но из этого ничего не вышло. Мы с Кинтином составили список приглашенных: мои тетки Антонсанти и мои двоюродные сестры в Понсе, с которыми я почти не встречалась; тетя Ортенсия, сестра Кармиты, в доме которой я останавливалась, приезжая в Сан-Хуан; Норма Кастильо, моя учительница балета, и несколько подруг из Балетной школы Керенски. Среди этих последних Эстефания Вольмер, которая явилась на мою свадьбу в полупрозрачном газовом платье, из лифа которого – цвета герани – весело выпрыгивали ее груди. Эсмеральду Маркес, мою лучшую подругу, мы не пригласили, но она прислала нам великолепный подарок: скатерть из старинных португальских кружев, которую я до сих пор использую во время званых ужинов. Кинтин, в свою очередь, пригласил несколько товарищей по Колумбийскому университету, так же как и своих двоюродных братьев Росич из Бостона, но, к сожалению, мало кто из них мог приехать на Остров.

Ребека настояла на том, чтобы праздновать свадьбу на золотой террасе, и уговорила нас передать ей бразды правления по подготовке торжества. Она дополнила список приглашенных своими кандидатурами, и очень скоро он разросся до размеров официального приема. Ребека пригласила всех своих друзей из высшего общества Сан-Хуана; Буэнавентура – своих приятелей по «Казино» и друзей-дипломатов; Игнасио добавил нескольких друзей-художников. Родина и Свобода тоже не захотели оставаться в стороне и пригласили порядочное количество девчонок и мальчишек подросткового возраста. В конце концов в списке значилось около трехсот имен, и нам не оставалось ничего другого, как любезно согласиться.