Валентина Мухина-Петринская - Позывные Зурбагана

Всю дорогу в метро и троллейбусе меня мучили дурные предчувствия. Что-то мне не понравился ее голос — совсем больной.

Маринка — удивительная девчонка: веселая, умненькая, способная и к наукам и к спорту, хороший товарищ. Я люблю ее, как родную сестренку. Мы дружили с Маринкой всю жизнь, потому что мама дружила с семьей ее дяди еще до нашего рождения. Марина и ее старший брат Яша — жили больше у дяди, их родители были вечно в плавании — то Атлантика, то Индийский океан или Тихий. Отец Маринки Фома Иванович Шалый — капитан дальнего плавания, мать Елизавета Николаевна — океанолог. Вот они оба и плавают на научно-исследовательском судне «Дельфин».

Учились мы с Маринкой в одной школе, только я закончил этой весной десять классов, а Марина — восемь. Это она первая увлеклась фигурным катанием, а затем и меня заинтересовала.

Геннадий Викторович сразу поверил в нас. Он заставлял нас тренироваться до полного изнеможения. А после того, как мы с Маринкой заняли на чемпионате второе место в парном катании, он стал уделять нам еще больше внимания: доводил до «наивысших кондиций». Пока однажды Маринке не стало дурно. Чешков сам помог ей — дал под язык какое-то лекарство — и развез нас по домам на своей машине.

Он объяснил, что так иногда бывает с сердцем у подростков из-за быстрого роста, и не советовал говорить об этом нашему врачу. Маринка вообще никому не сказала и мне велела молчать.

Теперь к тренировке ее пока Геннадий Викторович не допускал. Неудивительно, что я волновался.

Маринка ждала меня с нетерпением. Она сидела с ногами на диване, в красном платье и босиком. Дома был ее дядя — писатель Яков Николаевич Ефремов. На невысоком прямоугольном столике накрыли чай.

Мы придвинули столик к дивану. Я сел рядом с Маринкой, а ее дядя — в кресло.

— Как себя чувствуешь? — спросил я Маринку. Она хотела ответить, но у нее вдруг брызнули слезы.

— Да ты что?! — испугался я. Не похоже это было на Маринку. Никогда не видел ее плачущей; когда она больно расшибалась на льду, и то не плакала. Но она тотчас овладела собой.

— Пей чай, Андрей.

— Да что случилось?

Маринка порывисто повернулась ко мне, так что взметнулись ее темные, прямые, блестящие волосы.

— У меня был серьезный разговор с Геннадием Викторовичем… Знаешь, что он мне сказал?

— Что? Ты только не расстраивайся так.

— Он сказал: «Для большого спорта ты уже не подойдешь… Ты — бесперспективна».

Я едва не пролил чай. Маринка чуть сощурила глаза. Необыкновенные у нее глаза — светлые, лучистые, серо-голубые. И у ее дяди такие же глаза, и у матери — семейная особенность.

— Слышишь, Андрей, он хочет пригласить к тебе партнершей Таню.

— Он так сказал тебе?

— Мне он этого не говорил, ребята передали. Чешков уже договорился с ней… Ей ведь давно хотелось быть твоей партнершей. Потому что с тобой она далеко пойдет. Предложат тебе ее завтра-послезавтра.

— Никогда не соглашусь, нужна она мне. Но почему?.. Почему он решил, что ты… Прихворнуть каждый может.

— Черт знает что, — раздумчиво протянул Яков Николаевич, — в двенадцать лет девочка получает награду на чемпионате страны, на другой год — вторую, а в пятнадцать лет она уже бесперспективна?

— Ему лучше знать, — грустно заметила Маринка. — Чешков ведь очень честолюбивый тренер. Он хочет, чтоб его ученики получили золотую медаль. Конечно, я не потяну на нее. В этом он прав. А у тебя большая дорога… что ж мешать.

Тебе придется самому подыскивать себе партнершу, Андрей, если ты не уступишь. Это я насчет этой Тани. Нам она не нравится, а тренер от нее в восторге. Может, она и…

— А партнерша мне не понадобится, — сказал я раздельно, — я ухожу из спорта навсегда.

Маринка и ее дядя испуганно уставились на меня.

— Ты что? — окончательно расстроилась Маринка. — Если из-за меня… не надо. Разве можно. У тебя большое будущее, Андрей.

— Я не из-за тебя, Марина. Еще зимой принял решение, только не говорил никому.

— Тогда — почему?

— Да потому, что нет никакого будущего. Довольно короткое настоящее. Ну, а я не хочу быть ни тренером, ни преподавателем физкультуры. Балет на льду меня тоже не привлекает! И вообще, я уезжаю… на Северный Байкал. Решил это твердо.

У Маринки округлились глаза. Яков Николаевич чуть улыбнулся.

— На БАМ? — уточнил он.

— Не именно на БАМ, но в места, где пройдет дорога на океан. Я нашел своего отца и еду к нему.

Яков Николаевич как-то странно взглянул на меня.

— А что скажет твоя мать? — спросил он. — Ты не говорил ей насчет отца?

— Н-нет, не говорил.

И Марина, и ее дядя долго отговаривали меня. В конце концов я убедил их, что поступаю правильно. Яков Николаевич взял с меня слово, что я скажу маме, к кому я еду.

Уходя, я спросил:

— Яков Николаевич, вы были другом моего отца, ведь это так?

— Мы и остались друзьями, — подтвердил он спокойно.

— Скажите… почему папа с мамой разошлись?

— Не знаю, никогда не мог понять. Ведь у них была воистину настоящая любовь. Расстались двое любящих людей…

Денег у меня на такую дальнюю дорогу, разумеется, не было. Приходилось просить их у мамы, значит, нужно было получить согласие на отъезд — дело сложное. Первым долгом она, конечно, скажет, что надо сдавать в университет. Правда, мама всегда меня понимала. Мы с ней друзья. Но об отце, конечно, и заикаться нечего. Скажу ей потом, вернее, напишу — с Байкала.

И вот я приступил к важному разговору.

Мы позавтракали в кухне. У мамы было хорошее настроение.

Она сообщила мне, что никуда сегодня не идет, будет весь день читать новый сценарий, который ей предложило руководство. Следовало говорить с ней скорее, пока настроение не испортилось. Ну, я и заявил, что нам необходимо переговорить по очень важному делу.

— Ой, как торжественно, — удивилась мама, — ладно, мой посуду, и будем говорить.

Когда я убрал в кухне, мама уже ждала меня, сидя в кресле у открытой балконной двери. На балконе в пластмассовых ящиках уже цвели душистый горошек и розовые петунии. Сценарий лежал рядом на столике, а мама рассматривала журнал… тот самый, открытый на фотографии отца. Журнал был упрятан надежно… Как же так?

Мама вздрогнула и поспешно закрыла журнал. Тогда я понял, что это не мой журнал. Кто-то из ее знакомых принес, наверное. А может, сама купила в киоске.

— О чем ты хотел говорить со мной? — спросила мама без улыбки, засовывая журнал в сценарий.

Я присел возле нее на низенькой скамеечке, как в детстве, и начал издалека.

— Мама, я много думал о твоем отношении к спорту и понял, что ты права…

— Я не против спорта, Андрей, сама увлекалась когда-то, но… чтоб сделать целью жизни рекорды… этого мне никогда не понять. По-моему, тебе пора выбрать дело своей жизни… Ты уже нашел его? Куда ты решил поступать?