Юрий Рытхеу - Голубые песцы

— Разрешите и мне от души вас поздравить, — сказала Майя и потянулась к Тыплилыку.

Она поцеловала его в губы, мазнув чем-то жирным и холодным. Однако в её глазах Тыплилык увидел такую искреннюю радость, что сам тут же притянул девушку и крепко поцеловал.

— Большое спасибо, — сказал он.

— Смотри, робкий, а подарки собственными руками хватает, — шутливо заметил Урэвтэгин.

Решетова ушла, и Тыплилык оделся в костюм из пьесы "Иркутская история". На ноги натянул сапоги из другой пьесы. Урэвтэгин держал перед ним зеркало. Но в осколок было видно только лицо — радостное, взволнованное.

— Видишь себя? — спросил Урэвтэгин.

— Одно лицо и то без ушей, — сказал стоящий рядом Цой.

— Пойдём к артистам, — предложил Урэвтэгин. — У них там шкаф с большим зеркалом.

— Не стоит, — попытался отказаться Тыплилык, но Урэвтэгин уже открыл дверь и тянул за рукав.

Разодетые артисты облачились в зимние пальто и шубы. Решетова заворачивала в газету туфли на высоченных и тонких, как гвозди, каблуках.

— О! — сказал Гурьевский, оглядывая Тыплилыка. — Вас просто не узнать! Красив! Статен! Вполне сценическая внешность. И лицо… Гамлета можете сыграть!

— Без Беркута обошёлся, а Гамлет подавно ему ни к чему, — уверенно сказал Урэвтэгин и подвёл Тыплилыка к зеркальному шкафу.

Действительно, ему необыкновенно шла кожаная куртка. Свежая рубашка начальника облместпрома подчеркивала смуглоту кожи. "Матрена Ермиловна не узнала бы в такой одежде", — подумал Тыплилык. Будто свежим летним ветром пахнуло на него. Тыплилык вдруг увидел в зеркало, что он совсем ещё молодой и нет у него никакой солидности ответственного работника. Перед ним стоял обыкновенный молодой чукотский парень. И не было у него представительности Михненко, мрачной недоступности в лице, как у районного прокурора Надирадзе. Впервые в жизни полное отсутствие признаков начальственности обрадовало Тыплилыка… Он ещё раз оглядел большую комнату, которую занимали артисты. Рядом стоял Урэвтэгин, улыбался ему в зеркало… Решетова красила губы… Заслуженный артист Гурьевский пластмассовой щёткой приглаживал жёсткие седые волосы. Все они были просто товарищами. Много лет Тыплилык смотрел на людей, мысленно деля их на вышестоящих, нижестоящих, на посетителей, просителей… У него не было ни одного друга! Как же так? Он даже никогда об этом не задумывался.

Праздничное шествие, держась за длинную верёвку, направилось в посёлок. Ветер валил людей, но они всё шли и даже пытались петь. Ветер срывал с губ звуки и относил далеко в тундру, рассыпая по простору, мешая с собственным воем и визгом, но песня крепла и, как разгорающееся пламя, вырывалась из хаоса пурги.

В клубе было тепло и уютно. Здание занесло снегом, замело даже окна. Только подрагивание электрического света напоминало о бушующей пурге.

На ярко освещённой сцене стоял покрытый кумачом стол, а рядом трибуна с графином.

За столом сидели Беркут и председатель поселкового Совета.

К ним поднялся Баштанов, и они стали о чём-то совещаться, заглядывая в листок бумаги, который держал директор совхоза.

На трибуну вышел председатель поселкового Совета и стал читать длинный список президиума.

— Знатный охотник Чукотки Урэвтэгин! — прочитал председатель.

— Тебя, — толкнул в бок соседа Тыплилык.

— Слышал, — делая равнодушное лицо, ответил Урэвтэгин. — Ну, я пойду.

На освободившееся место рядом с Тыплилыком никто не сел: всё равно перед концертом весь президиум переберётся обратно на свои места в зале.

Доклад делал Баштанов.

Как и всякий торжественный доклад, он был скучен и изобиловал знакомыми выражениями, рассуждениями и призывами. Под такой доклад очень удобно тихонько переговариваться с соседом. Но Урэвтэгин сидел за столом президиума и был необыкновенно молчалив и торжествен.

Зато другие полностью воспользовались возможностью, которую дал докладчик. Вскоре сдержанный гул, как шум морского прибоя, повис над рядами. И всё же зрители не забывали в нужных местах отмечать аплодисментами вехи доклада Баштанова. Аплодисментами дирижировал Богомазов, отмечая наиболее выдающиеся места речи.

Потом слово предоставили члену первого ревкома Чукотки Закруткину. Старик говорил на древнем языке анадырских казаков.

Поначалу он смущался. Но потом его голос окреп. Стих шум морского прибоя в зале. Зрители слышали пронзительный ветер, несущий по реке Анадырь весть о великой победе большевиков, об организации на Чукотке первого революционного комитета. Закруткин вспомнил Мандрикова, Берзиня — первых коммунистов тундры.

— И расстреляли их белогвардейцы на реке Казачке, — рассказывал старый ревкомовец. — Мы издали смотрели на наших товарищей, а кровищи на снегу было столько, будто расстелили большое красное знамя… Прошло ещё несколько лет, пока анадырские большевики не вернули себе снова власть и не сбросили в море купцов, промышленников…

Старик закончил речь и некоторое время ещё стоял у трибуны. Он был во власти воспоминаний, перед его потускневшими глазами проходили картины героического прошлого.

— Я тогда был молодой, — сказал старик и спустился в зал.

Гул аплодисментов покрыл его последние слова.

Один за другим выходили ораторы. Почти каждый из них рассказывал о себе, но их жизнь — это и была история Чукотского национального округа за тридцать лет.

Тыплилык заметил, как за столом президиума вдруг зашептались Баштанов и Урэвтэгин. Охотник энергично мотал головой, но Баштанов настаивал. Тыплилык догадался, что Урэвтэгина уговаривают выступить. Так и оказалось. Покрасневший охотник тяжело выбрался из ряда тесно приставленных стульев. Красноречивый в обычной обстановке, он долго искал на потолке среди развешанных по стенам плакатов нужные слова.

Зрители уже начали терять терпение, заскрипели стульями.

— Я охотник! — вдруг сказал Урэвтэгин и замолк.

— Знаем! — отозвался кто-то из зала, и этот ответ послужил подмогой Урэвтэгину.

Он разыскал глазами неожиданного собеседника и, обращаясь как бы к нему одному, заговорил:

— Мы здесь говорим — тридцать лет нашему Чукотскому округу. Это очень молодой возраст. Не о каждом тридцатилетнем человеке говорят столько, сколько мы уже сказали сегодня. Но за эти годы сделано столько, что мы имеем право гордиться. Верно я говорю?

— Верно! — на этот раз поддакнул весь переполненный клуб.

Урэвтэгин беседовал с залом, как будто это был один человек. Он рассказывал о своём охотничьем участке на острове Врангеля, о людях своего колхоза.

— Теперь на Чукотке затевают новое дело, — продолжал он, — зверофермы. Конечно, до того времени, когда охотник будет не нужен, ещё далеко, но звероферма дело очень хорошее. Это я вам говорю, Урэвтэгин. Вот сидит среди вас человек. Его зовут Иван Тыплилык. Еще десяти дней не прошло, как он впервые увидел голубого песца, а как загорелся! Есть люди, у которых нелегко вытащить из их кармана копейку на общественное дело. А он, не раздумывая, на личные деньги купил сто килограммов оленьего мяса для голубых песцов, которым угрожал голод!