Рой Якобсен - Чистая вода

— Значит, скоро получишь. Как ты там? Тебе действительно нельзя ничего рассказывать?

Нельзя, можно — что ему рассказывать?

— Он стоит рядом и контролирует тебя?

— Не совсем так.

— Мне он ничего не сказал, но засыпал вопросами. Показался милым. Тебе он нравится?

— Да.

— Он тебя не мучает?

— Нет.

— Хорошо. Он сказал, что это обычный допрос, ты свидетель.

— Наверно, свидетель.

Элизабет рассказывала о новой школе, о грузовике с их вещами, надолго застрявшем в рождественских пробках. И вдруг не выдержала.

— Бедный мальчик! — истерически зарыдала она.— Что ты наделал! Нет, мы не можем продолжать… сейчас, по крайней мере… Ты должен все рассказать! Должен!

Юн вообще не понял, о чем она.

— Я не хитрю,— сказал он.

— Ты читал, что пишут о тебе в газетах?! Господи, это кошмар!

Юн слышал, что о нем писали в газетах, но Германсен не дал ему их прочесть.

— Я ничего не сделал.

Она больше не могла говорить, зарыдала, и беседа оборвалась. Юн понял, что какая-то часть его жизни ушла в прошлое и похоронила с собой и то, что хотелось бы сохранить. Он видел это в глазах соседей, слышал в голосе Элизабет. Еще больше Юн уверился в этой мысли, когда Германсен привез кассеты с его видеозаписями и они стали смотреть их, час за часом не отрывая глаз от экрана: празднование пуска водопровода, инженер и мэр произносят речи; Ханс с плачущим сыном на плечах дает интервью; Георг в водолазном костюме, Марит и Элизабет, кружащаяся на крыльце Маргрете, плачущий Заккариассен на похоронах Лизы и бесконечный сериал ни о чем: стена в гостиной старого дома и дремлющий в кресле перед камерой Юн. Все это прошло и казалось смешным и далеким, словно признание в любви в старом школьном дневнике.

— Чем дальше, тем хуже,— уныло говорил Германсен, видно, рассчитывавший выудить хоть немного информации из километров пленки.— Зачем ты купил камеру?

— Чтобы лучше помнить.

— Ой, не могу…

Лишь один кадр заинтересовал-таки полицейского.

— Кто это? — крикнул он и остановил кассету.

Это была Элизабет в непромокаемом костюме во дворе их дома. Лил дождь, прядь волос выбилась из-под капюшона и прилипла к прорезиненной ткани. Так она выглядела до романа с Хансом и горьких разочарований. В тот день Юн уговорил ее выйти с ним в море.

— Элизабет.

— Ты уверен?

— А кто еще это может быть?

— Не знаю. Возможно, Лиза. Германсен подошел к самому экрану.

— Нет, это Элизабет.

— Ну, сам видишь.

Полицейский стал проявлять признаки усталости. Во всяком случае, Юну так показалось — возможно, потому что его собственный страх на время исчез.

На столе лежали два листа, покрытых разноцветными точками, расставленными, казалось, в полном беспорядке, пока глаз не различал в этом скопище цифру «23» на одной странице и букву «В» — на другой. Юн не был дальтоником и успешно справился и с этим, и со всеми другими тестами на восприятие, которым его подвергли.

— Мы почти у цели,— сказал Германсен, но слова эти прозвучали как-то неубедительно. Новости появлялись все реже, бумаги обтрепались, замялись по углам, от самого полицейского попахивало потом. Вначале вокруг него роились помощники, они то и дело приносили кипы бумаг или подзывали его к телефону в соседней комнате. Эти крепкие молодые люди водили Юна на прогулки и заглядывали за занавеску, если он слишком долго плескался в душе. Теперь почти все они уехали. Юну удалось подслушать в вестибюле разговор: Германсен говорил кому-то, качая головой, что это расследование — балансирование между двумя понятиями, равно недоступными его (Юна) пониманию.

Юн удивился. Если все уверены, что убил Лизу он, почему же его не схватят и не посадят в тюрьму, как положено?

Дня за два до Нового года полицейский внезапно, когда пауза в разговоре слишком затянулась, встал и отправился в душ. Мылся он долго. Вернулся в чистой рубашке, надел пиджак, завязал галстук. Навел порядок на письменном столе: часть бумаг отправил в корзину, оставшиеся в образцовом порядке разложил по папкам, убрал и ручки, и пишущую машинку. Все — чистый, пустой стол: с чтением и записями они покончили.

— Уйдя с праздника, Лиза пошла к Карлу, где вы с ним выпивали,— произнес Германсен.

— Может быть,— ответил Юн.

— Не ерничай.

— Ладно.

Они говорили об этом много раз, и Юн всегда отвечал одинаково.

— Она рассказала тебе, что встречи с Хансом и водолазами ничего не дали. Вы пошли к тебе домой и стали строить планы. Дом находился в полном вашем распоряжении, Элизабет не было. Позже, ночью, вы пошли на Лан-геванн.— Он замялся.— Одежду Лизы нашли на Нурдёй, но это означает лишь, что ты положил ее под тот камень, а не то, что Лизу убили там. Мм… я думаю, она вновь изменила тебе.

Юн повторил — уже в который раз,— что Лиза никогда ему не изменяла. И он был верен ей. Просто им не повезло: их все время преследовали обстоятельства. Но друг друга они не предавали, а были словно правая и левая рука.

— В вагончике горел свет, и вы поняли, что водолазы вернулись с праздника. Лиза попросила тебя подождать снаружи, пока она поговорит с ними. Ты ждал, но она не возвращалась. Ты терпел ее прежние измены — не знаю, сколько их было,— потому что ей всегда удавалось запудрить тебе мозги. Она ведь женщина, к тому же хитрая.

Но в ту ночь чаша терпения переполнилась. Она успела внушить тебе, что возвращается на остров, к своему Юну. И вы наконец воплотите в жизнь свою мечту о вечном детстве, романтичном и отъединенном от всех, вам оставалось только спровадить из дома Элизабет. Я правильно излагаю?

Последние предположения были новыми. Прежде все заканчивалось на ссоре с водолазами, в ходе которой Лизу убивали по неосторожности.

Юн наблюдал за своей реакцией словно со стороны. Он не покраснел, слушая Германсена, не напрягся. Руки спокойно лежали на подлокотниках, а в глазах застыло самодовольное спокойствие.

— Но ты забыл, что Лиза, в отличие от тебя, уже давно не ребенок. Все эти мечты сохранились только у тебя, она свои растеряла, соприкоснувшись с большим миром. И она опять предала тебя — с этим идиотом водолазом.

Зная, что Германсену это не нравится, Юн засмеялся. Полицейский не одернул его и, кажется, даже смутился.

— Ты сидел и ждал, пока она выйдет. И тогда тебе хватило одного взгляда, чтобы понять: то, о чем ты мечтал,— пустое, смех один. Она все растоптала, сгубила, и, только освободившись от нее,— такой, какой она была в ту минуту,— ты мог сохранить то, что для тебя было важно.

Он вздохнул и продолжал:

— Деньги ей были не нужны, она тебе наврала. На Лан-геванн она шла, чтобы уломать Георга: он отказал ей на празднике, а отказов она не выносила. Лиза ведь совсем не то чистое, хотя и взбалмошное дитя, каким ты привык ее видеть, Юн. Тебя она взяла с собой не выбивать из водолазов деньги, а за компанию, чтоб не скучать дорогой,— путь ведь неблизкий. Еще с самого первого романа с Хансом она относилась к тебе как к шуту гороховому.